Здесь птицы не поют
Шрифт:
— А — а-а! — засмеялся Юрик. — А я-то думаю — чего он меня пугает?!
— Да не пугал я тебя!
— Ага, а почему я тогда с камня туда, вниз, упал? Ветром сдуло, да?
Разговор приобретал какой-то дурацкий оттенок, все время возвращаясь к одному и тому же как в какой-нибудь дешевой пьеске непризнанного гения. Рогозину это не нравилось, раздражало, бесило, но, помня о мхе в трубке якута, он был осторожен.
— Я же попросил прощения.
— Да ладно, я уже и забыл. Но ты меня больше не пугай.
— Не буду, — пообещал Рогозин.
— Хорошо, — улыбнулся якут. Его жидкая щетина над верхней губой, которую он по
И он снова замолчал.
Через четверть часа Рогозин понял, что никакого рассказа не будет и решил идти к костру, устраиваться на ночлег. К тому же одна из ночных вахт — утренняя — досталась ему и он резонно рассудил, что если не выспится как следует, то подниматься будет тяжело.
— Это под самый конец было, — вдруг сказал Юрик, когда Виктор уже слез с камня. — Сталин уже мертвый был совсем. В пятьдесят третьем.
Рогозин хотел вернуться на место, но якут опять умолк.
Так повторялось несколько раз — едва Виктор решался идти к костру, якут начинал говорить. Только делал попытку пристроиться рядом — Юрик затыкался. Подобно буриданову ослу, Рогозин какое-то время топтался на одном месте, провоцируя приятеля на произнесение отрывочных реплик:
— Сначала-то здесь лагерь был для всяких иностранцев…
— Ну, знаешь, вот если какой-нибудь американец или там англичанин с французом в плен попались на войне или еще где…
— В Северной Корее, в основном. Или в Китае. Или во Вьетнаме. Но больше всего в Северной Корее…
— Там же война шла везде. В Корее против коммунистов весь мир воевал — Франция, Англия, Штаты, Турция, Голландия, Канада…
— Испанцы еще… Или не воевали испанцы? Не помню. Колумбийцы точно были…
— Парочка из них даже сбежать смогла…
— Пока до Китая добрались — один американец другого англичанина сожрал…
— Натурально. В Китай только ногу принес в сапоге…
— Это страшный лагерь и страшная история…
— Очень…
— Я бы мог ее тебе рассказать, если бы ты не стал пугать меня…
— И если ты меня пугать больше не станешь, то…
В конце концов Виктор принял половинчатое решение: оперся спиной о скалу и остался стоять внизу, не делая более попыток подобраться к рассказчику поближе.
А Юрик продолжал:
— Потом, перед тем как все случилось, их всех перевели куда-то на Чукотку, а сюда наших переселили. Наши должны были, паря, строить железку туда, — наверное, Юрик показал направление рукой, но в темноте да снизу этого не было видно. — Долго проектировали в Москве и в Свердловске еще. Знаешь, что такое Свердловск? Это так раньше Екатеринбург назывался. Был я там. Грязный городишко, однако. Люди хорошие, а городишка — грязный. Большой Урюпинск. Даже Якутск не такой грязный.
Якут чиркнул зажигалкой, до Рогозина донесся запах табака, на этот раз без примесей.
— А здесь хотели сделать хранилище для ядерных материалов. Или еще что-то такое. Недалеко военную часть тогда поставили, чтобы если американцы через Пролив полезут, их было чем остановить. И хранилище и военную часть при ней тоже здешние зэки отстраивали. Бараки поставили, бомбоубежище выкопали глубокое. Все сделали — подготовили. Только солдат не привезли. Не успели. Там вон, — огонек сигареты показал направление, но для Виктора все направления были равноценны. — Там построили большой склад для боеприпасов. Но никто о нем не знал в лагере. Секретность потому
Рогозин, слушая байки забавного якута, смотрел в небо, следил за каким-то спутником, несшимся в черной бездне. А во след спутнику двигалось облако. Вернее, Рогозин думал, что это облако, ведь ничто другое не способно пожирать звезды одну за другой. Непрозрачное черное облако надвигалось на них, гасило, укрывало, прятало и казалось, что неведомая черная сила преследует одинокий спутник, стремительно уносящийся куда-то к Млечному Пути.
— Однажды, на седьмое ноября, уже вечером, — продолжал Юрик свою былину, — наверное что-то произошло. Старые люди говорили, что в хранилище пробрались американские агенты — их тогда много в Союз забрасывали. С подводных лодок, с самолетов, просто на баркасах. Границы-то совсем не было. Мой дед почти пешком в Америку ходил. Ночь на острове Ратманова спал, рядом с погранзаставой. Потом на Аляску пошел. Никто ему ничего не сказал.
Рогозин хотел напомнить, что речь шла не о почтенном деде Юрика, но тот и сам выбрался из воспоминаний о семейных преданиях.
— И когда американский шпион пришел сюда, он увидел большой склад боеприпасов для войны. Склад большой, а охраны совсем мало — люди здесь почти не ходят, а медведю патроны не нужны. И тогда агент подумал, что сможет взорвать склад. На седьмое ноября взорвал. Сталин тогда уже мертвый был. При нем-то никакие агенты не смогли бы такой склад взорвать. А после того как умер, все расслабились. И шпионы, вместо того, чтобы по тюрьмам сидеть, стали всякие склады взрывать, экспедицию Дятлова убивать… плохое делали. А там бомб было так много, что потом воронка образовалась шестьсот метров в диаметре и глубиной метров восемьдесят. Или больше — никто до дна достать не может. Там сейчас озеро Круглое.
И Юрик снова заткнулся, будто поведал все, о чем знал.
— А лагерь? — все-таки Рогозин нашел в себе смелость напомнить о начале повести.
— А в лагере начальник перед вечерней перекличкой увидел, как над тайгой встает огромный гриб взрыва! До неба! Выше неба! Потом пришла ударная волна, повалила пару бараков. Здесь же недалеко, место там ровное, сопок нет почти. Собрались начальник, замполит и другие командиры вместе, стали решать, что им делать. Тогда атомной бомбы все военные боялись. Хиросима, Нагасаки. Гражданским много не говорили, чтоб не пугать, но военные знали и боялись. Поражающие всякие факторы, понимаешь? И решили начальники лагеря, что обязаны сохранить жизни советских людей, хоть и оступившихся в жизни — зэков. Романтики были. Из фронтовиков. Собрали всех и повели весь состав лагеря в бомбоубежище в военной части. И вот там…
Якут снова многозначительно замолчал.
— Что там?
Юрик не сказал ни единого слова, пока не раскурил новую сигарету.
— Люди разное говорят. Врачи говорят: замкнутое помещение, стресс, близость жертв и мучителей. Психология, короче, паря. Закрылись они все в бомбоубежище, а потом там началась кровавая мясорубка. Зеки напали или у кого из охраны нервы не выдержали — никто не знает, однако. Но, когда через два месяца бомбоубежище вскрыли милиционеры с чекистами, там внутри не было никого живого! Только кровь, части тел, вонь. Ни одного целого мертвяка. А я думаю, что если бы врачи были правы — хоть один должен был остаться целиком? А там только кишки, руки — ноги — головы и кровь, ставшая грязью, высохшая и сгнившая.