"Зэ" в кубе
Шрифт:
Позже, даже после недельного курса терапии в Психоцентре, Аш-Шер не смог ответить, почему он обошёлся с «куклами» так жестоко. Бедняжки были до того искалечены, что не подлежали восстановлению. Даже много повидавшие техники-трибы, оценивая ущерб, не смогли скрыть изумления при виде повреждений. Аш, заметив их реакцию, саркастически рассмеялся – что взять с недалёких? – и подключился через Айкон к центральному офису «Ганнэден». Через неделю его кровать согревали три великолепные галмы – каждая в своём роде совершенство.
Одну из них он через месяц пинками выгнал из дома, тем самым обрекая на проституцию в Трущобах, двух оставшихся вскоре опять жестоко избил. В спальне устроил форменный погром. Четверо функционалов группы немедленного реагирования несколько минут не могли совладать со взбешённым элоимом. Когда его наконец-то повязали по рукам и ногам и усадили в угол в ожидании специалистов Психоцентра, он бормотал заполошно: «…Здесь всё не так… всё не так…чёрный… чёрный… вокруг одна чернота… уберите от меня эти мерзкие щупальца… опутали голову, опутали, болит… как много чёрного… как много змей… как много мёртвых женщин…» и нервными обирающими движениями пытался снимать с себя нечто,
Курсы психотерапии давали временное просветление. Припадки учащались, Аш-Шер становился опасен, в том числе и для себя, поскольку во время одного из приступов попытался разблокировать защиту инмоба, чтобы вынудить того лететь к штормящему морю.
После долгих совещаний специалисты клиники решили провести сеанс психосинхронизации. Увы, погружение в глубины подсознательного мало что дало – Аш-Шер в его тайной ипостаси представлял собой набор функциональных штампов, которые, паря над пустотой, удерживали на себе сознание. Признаться, такого не ожидал никто. Было очевидно, что это последствия тотальной психокоррекции, о которых благоразумно умалчивали. Как не менее благоразумно умолчали и о том, что синхронисту после сеанса потребовался долгий и болезненный курс восстановительной терапии. По счастью, его гражданский подвиг оказался не напрасен – из подсознания Аша удалось извлечь несколько разрозненных и малопонятных образов, из которых после многочисленных коллегиальных мозговых штурмов сложилась доступная для понимания «картинка». Аш-Шеру в его теперешнем состоянии для обретения душевного равновесия настоятельно требовался объект переноса. Однако галма, способная удовлетворить его притязания, должна была соответствовать строго определённому физическому и психическому типу – никакую другую «куклу» он рядом не потерпит. Изготовление такого непростого заказа заняло куда больше времени, чем уходило на самые изощренные элит-пакеты, но результат удовлетворил и комиссию Совета, и, как всем хотелось думать, самого Аша.
Так в доме появилась Шав.
Вспышки неконтролируемой ярости почти сразу сошли на нет, но раздражительность и острое недовольство всем и вся сохранились. Поскольку эти неудобства касались только галмы и никак не отражались на эффективности элоима, на них благополучно закрыли глаза.
Через два месяца домой вернулся Кир. По исполнении года дети, за которыми присматривали в специализированном центре, возвращались в семьи. Ответственность за их жизни и воспитание достойными членами элоимского общества переходила к родителям. Ввиду особой ситуации Аш-Шеру пошли навстречу и продержали его ребёнка в Доме Младенцев ещё полгода сверх допустимых сроков. Однако сейчас пришло время знакомиться с сыном. Аш честно пытался обнаружить в себе хоть какие-нибудь положительные эмоции по отношению к ребёнку, но понимал, что не испытывает отцовских чувств при виде этого несуразного человечка, неловко ковыляющего по дому при поддержке Шав. Детский плач по ночам раздражал безмерно, игрушки, попадавшиеся под ноги, с лёгкостью провоцировали приступ гнева. Аш-Шер не единожды ловил себя на мысли, что без малейших колебаний заплатил бы любые деньги, только чтобы не видеть отпрыска. Но подобных вариантов не существовало – подросших детей должны были воспитывать отцы, и точка, – поэтому, стиснув зубы, приходилось терпеть в доме это нескладное, бестолковое существо.
Аш-Шер упустил момент, когда Шав стала в его доме незаменимой. В отличие от предыдущих галм она умудрялась сочетать в себе несовместимые, на первый взгляд, качества. Кроме внешней привлекательности и умения проявлять ненавязчивую заботу, она обладала терпением и выдержкой. Когда Аш впадал в гнев, а случалось это нередко, Шав сохраняла спокойствие и всякий раз ухитрялась перенаправить тёмную волну, перевести её в менее разрушительное русло. Аш в порыве злобы, случалось, грозил ей расправой, но ни разу даже не замахнулся. Периодически припадки ещё выливались в сокрушительные погромы отдельных комнат, но вскоре дом приспособился к новым «предпочтениям» хозяина и стал обставляться мебелью из особо прочных материалов. Примерно в тот же период он помрачнел, слегка одичал – видимо, сказался стресс от симбиотического контакта с хозяином, – и принялся чудить. Странность его выражалась в постоянном «выращивании» новых помещений, назначение которых понять затруднялся даже сам дом. Поскольку причуды эти никому не мешали, в конце концов его оставили в покое.
К середине второго года после психокоррекции Аш практически вернулся в норму. Правда, вспыльчивость и раздражительность остались при нём, однако в сравнении с психозом это было наименьшее из зол.
Шав проявляла искренний интерес к Киру и занималась ребёнком не только по обязанности. Именно она, когда у мальчика началась череда кошмарных снов, успокаивала его по ночам. Терпеливо, на протяжении нескольких лет, любовно отогревала малыша, возвращая ему веру в изрядно накренившийся мир. Аш, понимавший, что ребёнок, изрядно травмированный ещё во младенчестве, сейчас требует не столько материальных вложений, сколько тепла и заботы, был даже благодарен ей – насколько вообще мог испытывать благодарность. Он честно пытался открыть в себе хотя бы подобие живого интереса, но душа продолжала спать. Ребёнок оставался долгом, долгосрочным обязательством – и только. Общение с сыном свелось для Аша в несколько стандартных ритуалов, которые он при возвращении домой старался избыть поскорее, чтобы иметь возможность вернуться к тому единственному делу, что волновало его и позволяло чувствовать себя живым. Аш стал преуспевающим творцом и в течение нескольких лет вышел на недостижимый для многих уровень благоденствия. К слову сказать, и ориго, и масляные орешки, столь
Глава 11
Эви так привыкла к густому туману, непроглядно царящему вокруг неё, что все прочие краски выцвели и стёрлись из памяти. Какие-то слова, назойливые, будто осенние мухи, пытались пробиться к ней сквозь молочно-серую пелену, жужжали настойчиво, пытаясь дозваться, разбудить, но вызывали только раздражение, которое, впрочем, быстро теряло силу и становилось частью фона. Безразлично. Хорошо, когда безразлично. Ничего нет. Когда ничего нет – ничто не тревожит. Главное – не выходить отсюда.
«Воз-з-з-з-з…». Ну вот, снова зудит. Отогнать бы, но… Неважно. Пусть себе. Всё равно скоро вернётся.
«Воз-з-врааащаатесссь… Эвввиии… Вреемяяя…».
– Эви, возвращайтесь. Просыпайтесь, время сеанса подходит к концу.
Слова внезапно набрали силу, рванули в атаку, прорывая завесу. Туман пошёл клочьями, поплыл рваными бинтами, открывая болезненное, пульсирующее, живое. Горячей волной нахлынули воспоминания. Нет! Не нужно!
– …не хочу, не хочу, не трогайте меня!..
Эвика, лёжа на мягкой кушетке, отворачивала лицо, горячечно бормотала, между её бровей застыла страдальческая складка, но эта картина, похоже, ничуть не смущала темноволосого мужчину средних лет, сидевшего в изголовье. Он аккуратно сдвинул обшлаг рукава и бросил взгляд на циферблат часов. Корпус недавно купленных «Лонжин» блеснул матовым золотом. Мужчина провёл пальцем по тёмно-коричневому кожаному ремешку – ему нравилось прикасаться к хорошим вещам, закреплять своё право на владение ими. Отлично. Никакого кича, никакой цыганщины. Сдержанность и достоинство. Если бы сейчас были в ходу геральдические символы, эта фраза украшала бы фамильный герб Павла Крала[1], вне всякого сомнения.
Павел легко коснулся плеча Эви, потом положил ладонь на её лоб. Лицо его стало серьёзно и сосредоточенно.
– Сейчас я дам команду, вы сделаете три глубоких вдоха и выдоха, после чего выйдете из транса. Вы будете чувствовать себя замечательно. Всё неприятное, что было в сеансе, забудется. Привязанности ко мне… – доктор бросил быстрый взгляд на лицо Эви и скомкал окончание фразы. – Итак, три глубоких вдоха и выдоха… Просыпайтесь, Эви, время.
Эвика открыла глаза, осознанно взглянула на Павла и отвернула голову, всем своим видом отрицая его присутствие. Даже руки на груди незамедлительно свила в «замок» и скрестила ноги – закрылась, стало быть. Доктор устало прикрыл веки: опять. Одно и то же. Сразу же после выхода из транса – такие вот демонстрации. Он работал с Эви больше месяца, но пока не видел принципиальных изменений. Просветов в амнезии не появилось, более того, пациентка как будто намеренно уклонялась от попыток вспомнить себя. Всё, что на данный момент удалось извлечь из сеансов регрессивного гипноза, представляло собой скомканные, разрозненные обрывки воспоминаний – в основном из детства и ранней юности, – которые после пробуждения никак не трогали Эвику. Ежедневные визиты матери и долгие беседы тоже пока не дали результата. Эви принимала мать, слушала её рассказы, кивала головой в нужных местах, но эмоциями не проникалась. Она и не пыталась скрывать, что ей всё равно. Казалось, единственное, чего она действительно хотела – чтобы её оставили в покое. Однако Павел сдаваться не привык и намеревался вести Эви – как минимум до тех пор, пока её мать продолжает оплачивать немалые, следует признать, суммы за пребывание в стационаре. Кроме меркантильных интересов, которых Павел не стеснялся, ибо справедливо полагал, что всякий качественный труд должен иметь обязательную оценку в виде адекватной оплаты, обнаружился ещё один фактор, влияющий на профессиональный энтузиазм Крала. Как недавно с изумлением понял Павел, Эви стала для него значить немного больше, чем просто пациентка. Он, никогда прежде не нарушавший профессиональную этику, пока не решил, как поступить с неудобным влечением. С одной стороны, вырвать с корнем никогда не поздно, уж что-что, а стать жертвой неудачной любви ему точно не грозило. С другой, эта хрупкая и одновременно волевая женщина волновала его, удивляла, побуждала чувствовать – что само по себе было нечастым явлением. К своим сорока пяти годам, включавшим более двадцати трёх лет безупречной практики, Павел Крал, что называется, профессионально выгорел, чувственность во всём её богатом спектре его мало волновала. За спиной осталась череда ярких романов, кончавшихся, увы, всегда банально, да и на работе чужих эмоций хватало с лихвой. Женщины, как ему казалось, больше ничем не могли его поразить. Слишком много их было: скучных, алчных, с завышенными требования к партнёру и с полным отсутствием самокритики. Однако полностью отвергать житейские радости, уходить во внутреннюю схиму он не желал, понимая, что тем самым рискует утратить значительную часть личности. Так что к возникшему тяготению стоило отнестись бережно – хотя бы до поры до времени, пока он не разберётся, что же именно так привлекает его в Эви.
Пора работать! Павел «надел» на лицо профессиональную улыбку:
– Дорогая моя, вы сегодня молодцом! Я доволен сеансом. Удалось нащупать любопытные ассоциации, мы немного продвинулись вперёд, думаю, скоро проявятся отдельные воспоминания.
Эви вздохнула и села на кушетке. Взглянула на доктора прямо.
– Зачем вы врёте? Я же чувствую, что ничего не происходит.
Он едва успел подавить досадливую гримасу. Да, Эви была права, но говорить об этом он не собирался. Напротив, собирался не оставлять попыток убедить её в обратном. Возможно, если она примет эту малую ложь во спасение, удастся приоткрыть дверку в её сознание. В конце концов, никогда не угадаешь, что сработает и запустит маховик забуксовавшего механизма под названием «память».