Зеленая брама

Долматовский Евгений Аронович

Да, мы соседи, только не по Серебряному бору, а по другому лесу, с загадочным названием — Зеленая брама. Мне не зазорно спросить у старых друзей, как их зовут-величают, где они проживают теперь?

Евгений Серебряков приехал из Арзамаса. Федор Мымриков — тамбовец. Михаил Румянов — москвич, к нему на квартиру и топаем мы по пушистому снежку, пересекая по диагонали дворы новых домов, так похожих друг на друга. Не встреть меня боевые товарищи в метро, очень долго пришлось бы искать...

Воспоминания начинаются тут же — не о погоде же нам разговаривать!

Двое из моих новых, а может быть, старых друзей слу­жили срочную под Львовом, в 10-й дивизии НКВД; третий, Евгений

Серебряков, до войны был лишь в одном гарни­зоне с ними — сын начальника штаба батальона (к 22 июня ему исполнилось только шестнадцать лет).

66-й полк 10-й дивизии имел в своих разгранлиниях железнодорожный мост через реку Сан под Перемышлем и в первый же день войны геройски отстаивал эту важней­шую коммуникацию. Почти все защитники моста погибли, участвуя в знаменитом контрударе вместе с 99-й стрелковой дивизией и пограничниками. В тот именно день школьник Евгений Серебряков стал в ряды красноармейцев, скрыв­шись в одной из рот,— отец конечно же отправил бы его в тыл.

Отец и сын — в одном строю. Ситуация несколько лите­ратурная. Но этот сюжет отягощен обстоятельствами, которые выдумать трудно: Виктор Серебряков знал, что его негодник сын достал себе снайперскую винтовку и воюет, однако не мог найти Женьку. Сын стремился не по­падаться отцу на глаза. Так они и шли по одним дорогам, участвуя в одних боях, но не встречаясь.

Чекисты, как правило, отходили последними, прикрывая другие части. Отход — тяжкий маневр, а прикрывать от­ход — дело наитягчайшее.

Отходили от Перемышля на Львов, от Львова — на Тарнополь, от Тарнополя — через Волочиск и Подволочиск, участвовали в сокрушительном ударе по врагу под Оратовом.

Федор Мымриков был фельдшером. Михаил Румянов и Евгений Серебряков — стрелками, а точнее, снайперами. Обороняли Умань до тех пор, пока все части 6-й и 12-й ар­мий не отошли к Подвысокому.

О Зеленой браме, которая и собрала нас в уютную квар­тирку Михаила Румянова, мои товарищи говорят с неохо­той, затрудненно, слова тяжелые, как каменные глыбы. Там полк превратился в батальон, батальон — в роту. И рота впоследствии погибла...

На подступах к селу Терновка в разгар тяжелого боя, то и дело переходившего в рукопашную схватку, обстановка вынудила облить бензином из бака разбитой автомашины знамя полка. Знамя вспыхнуло, казалось, что оно еще развевается, но это было уже только пламя.

Михаил Румянов получил в том бою тяжелое ране­ние — осколок вонзился в спину, повредил позвоночник. Его, так же как и других раненых, везли на подводе, но выбраться из окружения не удалось.

Серебрякова выручил его мальчишеский облик и воз­раст. Вместе с двумя такими же мальчишками-музыкантами он вышмыгнул из наспех огороженного концлагеря в Звенигородке. Подростки подались в северном направле­нии, рассчитывая скрыться в лесах и партизанить. Но Евгений снова угодил врагу в руки. И снова бежал, вырезав доски пола в товарном вагоне и выскочив из эшелона пленников вблизи Освенцима. Мечта о партизанском отряде все же сбылась. Правда, он оказался в польском партизан­ском отряде. Носил там кличку Ключ. А когда отряд соеди­нился с наступавшей Советской Армией, партизан Ключ снова стал красноармейцем Серебряковым и в сорок пятом году вернулся на родную землю, встретил мать и брата, узнал о судьбе отца. Сын сказал только — отец воевал чест­но. А я получил сведения об отце Евгения, Викторе Се­ребрякове, в архиве войск МВД.

На берегах Синюхи после гибели командира он коман­довал остатками полка, был тяжело ранен. Его спрятали и выходили колхозники.

Выздоровев, он пробрался на Брянщину, где стал на­чальником штаба, а затем — командиром

Дятьковской партизанской бригады. Был награжден орденом Красной Звезды.

Он погиб в бою 1 июля 1943 года. На месте его гибели — обелиск со словами: «Виктору Серебрякову — партизан­скому Суворову». Не многие удостаивались такого срав­нения!

Имя Серебрякова носит лучшая пионерская дружина московской 445-й школы...

Евгений пришел с войны двадцатилетним. Самое время закрепляться в какой-то профессии. И стал он слесарем. Помогал матери растить младшего брата.

— Может, знаете Серебрякова Геннадия? — спра­шивает он застенчиво.

Только после этого вопроса я понял, почему лицо Евге­ния с первого взгляда показалось мне знакомым. Он так похож на моего доброго знакомого, поэта Геннадия Сереб­рякова. А ведь Геннадий мне никогда не рассказывал ни про отца, ни про старшего брата.

Инженер Евгений Серебряков неопределенно пожимает плечами, а товарищи его, весело переглянувшись, объяс­няют:

— Из Серебряковых словечка не вытянешь о себе. Это сегодня Евгений немножко разговорился!

Михаил Румянов после Подвысокого тоже стал парти­заном и подпольщиком. Но уже совсем далеко от Родины. Строитель московских набережных, снайпер 10-й дивизии, участвовавший в трех рукопашных схватках, после ранения полгода лежал пластом у добрых людей, а когда позвоноч­ник сросся, гитлеровцы увезли его, как «рабочую силу», в Ло­тарингию. Там Румянов вошел в состав подпольного комите­та «острабочих», установил связи с французами, а также с советскими партизанами. Стал бойцом партизанского отряда, которым командовал старший лейтенант Иван Фи- щенко. В августе 1944 года (после неудавшегося покуше­ния немецких офицеров и генералов на Гитлера) начались повальные аресты среди «острабочих». Румянов попал в гестапо. Всего про него не узнали, но на приговор к пожиз­ненному заключению хватило. Отправили в Заксенхаузен, где он, разумеется, продолжал подпольную деятельность.

Я спросил Михаила Румянова, связана ли назначенная ему пенсия по инвалидности с тем ранением позвоночни­ка. Он ответил сдержанно:

— И с этим тоже.

— А с чем еще? — домогался я.

— Нас в гестапо обрабатывали дубинками, так что уве­чий с избытком. Пятый угол искали. Но воспоминания на эту тему исключаются. Не выжимай жалость...

О третьем товарище — Федоре Мымрикове — я слы­шал раньше, от историка, изучавшего винницкое подполье. Мымриков — бывший военфельдшер, а ныне инспектор санэпидстанции в Тамбове, человек вулканической энергии. Он разыскал десятки, если не сотни, участников подполья, возникшего в Винницкой области. Попал туда Мымриков из Уманской ямы. Еще тогда, когда он находился в «яме», ему перебросили через колючую проволоку ломоть хлеба, а в нем он нашел записку: «Если удастся бежать, приходи­те в город Турбов и разыщите Наталью Ивановну Музы­кант». Путь в Турбов оказался «усложненным». Так сказал Мымриков. Что это значит? Оказывается, Федор заболел тифом и был вывезен за пределы лагеря в груде покойни­ков. А все же к той Наталье Ивановне уманский бедолага пришел и включился в подпольную работу.

И вот Москва, застроенная опушка Серебряного бора.

Много лет прошло...

Мы сидим вчетвером, увлеченные и растроганные и, наверное, навсегда связанные всем, что пережили.

Я хочу проникнуть в общий мир этих трех бывших крас­ноармейцев, прошедших невероятный смертный путь, но и доныне сохранивших боевой дух.

Меня на всем протяжении этой беседы не покидает ощущение, что я позван, чтоб вместе с ними отметить какое- то важное и радостное событие, только три товарища не хотят объяснить какое.