Зеленоглазое чудовище. Венок для Риверы
Шрифт:
— Другие тоже так считают?
— Да, естественно. Дешевый трюк. Потому что Беллер — сноб. — Скелтон сунул руки в карманы и принялся расхаживать взад-вперед, как будто обуреваемый негодованием. Элейн ждал.
— Когда случается что-то наподобие сегодняшнего, — громко заговорил Скелтон, — сразу становится видно, как все прогнило. Я не стыжусь своей работы. Да и с какой стати мне стыдиться, черт возьми? Работа непростая, но мне нравится. Приходится попотеть, и не слушайте, если кто-то говорит вам, что даже в самой хорошей музыке, которую мы играем, ничего нет, — он говорит ерунду. В ней много чего есть.
— Я ничего не понимаю в музыке, — сказал Элейн, — но мне думается, что с технической точки зрения вашу музыку можно назвать чисто интеллектуальной. Или я несу вздор?
Скелтон пристально посмотрел на Элейна.
— Вы недалеки от истины. Конечно, многое из того, что нам приходится исполнять, — мусор. Им, — он кивнул головой в сторону ресторана, — это нравится. Но есть совсем другие вещи. Доведись мне выбирать работу, я стал бы последователем Маккоя. В стране, где жизнь устроена по-человечески, это несложно. И я смог бы сказать: «Вот что я могу, и это лучшее из того, что умею» — и пойти по верному пути. Я коммунист, — во весь голос заявил он.
Элейн вдруг совершенно отчетливо увидел перед собой лорда Пестерна, промолчал, и Скелтон заговорил снова:
— Понимаю, что работаю на самую гнилую часть общества, но что я могу изменить? Такова моя работа, и я обязан ее выполнять. Ну а это дело! Старый, дошедший до точки наркоман позволяет лорду делать из себя дурака на моих инструментах, да еще они на пару придумывают какие-то заплесневелые фокусы! Могло ли мне такое понравиться? Где же тогда мое самоуважение?
— Как оно все получилось? — спросил Элейн.
— Бризи придумал это, потому что…
Скелтон замолчал и подошел к Элейну.
— Слушайте, какой помощи вы от меня ждете? Что вы хотите?
— Как и лорд Пестерн, — чуть ли не весело сказал Элейн, — я хочу знать правду. Беллер, по вашему утверждению, придумал это, потому — что?
— Я вам уже сказал: Беллер — сноб.
— А остальные согласились?
— У них нет никаких принципов. Да-да, конечно, согласились.
— А Ривера, например, не возражал?
Скелтон густо покраснел.
— Нет.
Элейн увидел, как оттопырились карманы Скелтона — он сжал кулаки.
— А почему?
— Ривера обхаживал девицу. Приемную дочь Пестерна. Хотел выглядеть героем в глазах старика.
— И это вас очень разозлило, верно?
— Кто это сказал?
— Беллер.
— Он?! Еще один продукт так называемой цивилизации. Вы только посмотрите на него.
Элейн спросил, знал ли Скелтон об употреблении Беллером наркотиков. Скелтон, казалось, разрывавшийся между желанием фанатика выговориться и какими-то опасениями, сказал в конце концов, что Бризи — дитя своего времени и обстоятельств. Он побочный продукт циничного и обезверившегося общества. С губ барабанщика слетали готовые лозунги. Элейн слушал, наблюдал и чувствовал, как растет его интерес.
— Мы все знали, — говорил Скелтон, — Бризи принимает лекарства, чтобы поддерживать себя в форме. Даже он знал об этом — лорд Пестерн. Он все пронюхал и, думаю, догадывался, где Бризи их достает. Можете мне поверить. Бризи перепробовал их прорву. Горазд был на всякие выдумки. Немного болтлив. Зато всегда умел нас убедить. Занимался какими-то темными делишками с этим даго.
— Риверой?
— Именно. Бризи любил дурацкие шутки. Мог вставить кому-нибудь в сакс пищалку или тайком засунуть маленький колокольчик под крышку рояля. Как ребенок. Однажды между клавишами аккордеона напихал бумагу, так что играть на нем стало невозможно. Естественно, перед репетицией. Ривера явился во всем блеске, волосы в бриолине, и заиграл. Ни звука. Бризи ухмыльнулся так, что его лицо разъехалось на две части, а ребята захихикали… Вам хорошо смеяться. А Ривера перевернул все вверх дном: дрожал от злости и орал, что уходит из оркестра. Бризи пришлось пуститься во все тяжкие, чтобы его удержать. Такая была история.
— Дурацкие шутки, — промолвил Элейн. — Такое увлечение всегда казалось мне любопытным.
Скелтон пристально посмотрел на него.
— Слушайте! — воскликнул он. — Не нужно ничего выдумывать. С Бризи все в порядке. Он никогда не пошел бы на такое. — Он рассмеялся и прибавил с пренебрежением: — Чтобы Бризи прикончил Риверу? Никогда в жизни!
— А что касается привычки к наркотикам… — начал Элейн, но Скелтон нетерпеливо прервал его:
— Давайте не будем об этом! Это частность. Я вам уже сказал: мы все знали. По субботам он ходил на вечеринки в какую-то компанию.
— А что за компания, не знаете?
— Нет, никогда не спрашивал. Меня это не интересует. Как-то раз я пытался сказать ему, что он плохо кончит. Ему не понравилось. Он — мой босс, и я заткнулся. Нужно было бы порвать с Бризи и уйти в другой оркестр, но я привык к ребятам, к тому же они работают лучше многих.
— Вам не доводилось слышать, откуда он брал наркотики?
— Никогда ничего не слышал, — пробормотал Скелтон.
— Но, может быть, вы имели какое-то мнение?
— Может быть.
— Не хотите поделиться со мной?
— Я хочу знать, куда вы клоните. Я должен защищать себя, так ведь? Я предпочитаю говорить начистоту. Вы отметили, что, поскольку я осматривал пушку Пестерна, значит, мог запихнуть в дуло эту дурацкую штуковину от зонтика. Почему вы ходите вокруг да около?
— Скоро перестану, — сказал Элейн. — Я задержал вас именно из-за этого обстоятельства, а еще потому, что до того, как вы ушли с помоста и лорд Пестерн занял ваше место, вы с ним пробыли некоторое время наедине. Насколько я пока могу судить, как будто связи между вашим возможным соучастием в преступлении и тем фактом, что Беллер злоупотреблял наркотиками, нет. Будучи офицером полиции, я обязан заниматься наркоманами и теми, кто их снабжает отравой. Если вы в состоянии помочь, я буду вам благодарен. Итак, вы не знаете, откуда Беллер добывал наркотики?
Скелтон колебался, брови сошлись на переносице, нижняя губа выпятилась вперед. Размышлял и Элейн. Какое стечение обстоятельств, какой злой рок или какие неудачи сформировали стоявшего перед ним человека? Каким стал бы Скелтон, повернись его жизнь иначе? Проявлением чего именно: честности или неосознанного ощущения себя жертвой — были его взгляды, резкость, подозрительность? В какой мере этими качествами определялись его поступки? И наконец, Элейн не мог не задать себе этого вопроса: мог ли он быть убийцей?