Зеленые листы из красной книги
Шрифт:
Пожалуй, самым деятельным искателем зубров в конце двадцатых годов был Борис Артамонович Задоров. Он верил в свою удачу. Он спал и видел зубров. Они чудились ему в густой тени пихтарника, среди скал, у солонцов — днем и ночью. Он находил старые погрызы на стволах ильма и осины, шел по едва приметным следам, видел заросшие чесальные горки, натыкался на кости зубров, черепа. Все приметы налицо!
Задоров жил в Майкопе. Молодая жена его с апреля по октябрь видела мужа едва ли две-три недели. Уходил он из дома убежденный в удаче, говорил, что на этот раз он найдет, эт-точно, потому что проникнет в самое-самое… А возвращался потерянный,
В такие дни он садился писать очередное письмо в Краснодар, как рапорт начальству, хотя Андрей Михайлович Зарецкий уже не был для егеря начальством.
Побыв неделю дома, Борис Артамонович скучнел и вскоре опять исчезал в горах.
Хамышки и дом Алексея Власовича Телеусова были ему по пути, разговоры егерей начинались и кончались зубрами, они усаживались на бревне у дома и молча сидели, прислушиваясь к шорохам близкого леса.
Телеусов поглаживал пепельно-серую мушкетерскую бородку и думал о своем друге Зарецком, который хоть и далеко, а все неотделим от зубров. Вспоминал он и бычка Кавказа, которого они с Зарецким давно-давно увезли в чужие края, с этого самого прибрежного лужка, что напротив дома. А вдруг у Кавказа сохранилось потомство, если самого уже нет? Конечно, нет. Ведь быку сейчас было бы больше двадцати пяти лет. Ну, а если потомки, внуки Кавказа рассеялись по белу свету? Можно выторговать пары две да привезти вот сюда, на Кишу, где бирюком проводит лето Василий Васильевич Кожевников…
С Задоровым он этими фантастическими планами не делился, поскольку и сам не очень верил в них. Был бы Андрей Михайлович при деле, тогда можно попытаться… От него редко залетает письмецо. Справится о здоровье, два слова о себе, поклон от Дануты Францевны… О зубрах не вспоминает, больно ему вспоминать. Чуть не вся жизнь им отдана.
А Борис Артамонович сидел рядом, покуривал и размышлял, какими еще тропами пройти? Он не проникал памятью в далекое прошлое, находясь во власти одного устремления — отыскать уцелевших зубров. А вдруг они перевалили через хребет и затаились в пихтовых лесах у озера Кардывача? Именно там в 1925 году браконьеры убили зубра.
Уговаривать старого егеря он воздерживался. Два раза они ходили вместе с Телеусовым. Облазили Шишу, Бамбак и Агише, а во второй — сопровождали ученых из Москвы, которые тоже приехали искать. Тогда с ними был и знакомый Филатов, потом еще один профессор, по фамилии Розанов. Вместе с заместителем Шапошникова по науке Александром Гунали они исходили заповедник вдоль и поперек. Ничего не нашли, но с десяток волков постреляли, их расплодилось так много, что людей не боялись.
— Слышь, Власович, что мне Шапошников сказывал? — Задоров щелчком отбросил цигарку. — Говорит, что к ним запрос пришел, чтобы продали за границу не сколько наших зубров.
— А то не знают… — начал было Телеусов. — Кто такие?
— Есть Международное общество сохранения зубров. Всех зубров, какие есть, записали в книги и глаз не сводят. Эт-так Христофор Георгиевич сказывал. Президент того общества, по фамилии Примель, послал письмо в Москву. Ему ответили, что на Кавказе зубров нету. А я вот не верю!
Телеусов промолчал. Он опять подумал о быке Кавказе и его потомках. Если всех зубров записали, то уж и этих потомков не обошли. Как бы узнать?
И вдруг неожиданно сказал:
— А я, пожалуй, составлю тебе компанию, Борис. В двоях-то веселей. Куда ты надумал иттить?
— Начнем с лагеря Исаева. И до Березовой, до Сочинки.
Прежде чем лечь, Алексей Власович продиктовал За-дорову письмо в Краснодар, Андрею Михайловичу Зарецкому, с просьбой узнать, что там этот Примель — или как его? — в самом деле, записывает зубров по всей Европе или нет? А если записал, то не нашлось ли сыновей или внуков Кавказа, их крестника, пойманного, если Андрей Михайлович еще не забыл, в одна тысяча девятьсот девятом году на Кише…
Тяжелое ранение, затяжная болезнь и отлучение по этим причинам отдела, с которым Зарецкий связал лучшие годы своей жизни, — все оставило глубокие шрамы в его душе. Он не слишком замечал перемены в своей внешности, как не замечаем мы все, старея и меняясь, потому что ежедневно видим себя в зеркале, а постепенность скрашивает и не такое. Данута не имела желания говорить на эту тему.
Старели, жили тихо, оба работали и все житейские неприятности с лихвой перекрывали взаимной любовью и заботой, которая отмечает удачные семьи.
У них рос сынок, он повторял их самих в юности. Достаточное вознаграждение за старость.
Трехоконный дом их стоял недалеко от кубанского затона, длинной петлей завернувшего на городскую окраину у старого казачьего укрепления, где теперь была больница и здание бывшего городского головы.
Из двух окон дома и с террасы на западной стороне открывался хороший вид. Берег круто падал, внизу зеленели сады, а поверх их виднелся заречный простор. Когда заходило солнце, на том краю степи рельефно возникали горы.
Андрей Михайлович мог часами смотреть на голубой Кавказ, где провел счастливые годы своей жизни. Лицо его с высоким лбом, на который падала прядка белых волос, выражало в такие минуты отчаянную тоску. Он никогда не жаловался, ничего не говорил жене, но она все замечала и тоже переживала тайную печаль мужа. Город так и не заменил им лесных уголков Кавказа.
Письма Бориса Артамоновича он читал по многу раз. Как и Задоров, надеялся в душе, что зубры отыщутся.
С великой надеждой встречал у себя Шапошникова, чаще других посещающего город. Усадив гостя, он прежде всего просил: «Рассказывайте…» — и слушал, не сводя глаз с директора. Все знал, что происходило в заповеднике. К сожалению, дела там шли не блистательно. Оправдания, конечно, находились. Страна залечивала военные раны, планы развития только намечались, денег и сил не хватало. Заповедник во всем ощущал нехватку. Ну что такое для трехсот тысяч гектаров семнадцать лесных сторожей, как теперь именовались егеря? Мог ли этот «полувзвод» всерьез бороться с незаконной охотой, поддерживать в порядке кордоны, тропы и дороги, учитывать дикого зверя?
Когда пришло письмо из Хамышков, в доме Зарецких как раз сидел Шапошников — старый, хмуро насупившийся и раздраженный. Отпив два глотка крепкого чая, он как-то очень резко отодвинул чашку и сердито сказал:
— Не могу спокойно говорить с ними! Доводы — как о стенку горох! Неизлечимая глухота, когда дело идет об охране природы.
Директор только что пришел из областного Совета, где «деловые люди» высказали ему очередное неудовольствие работой заповедника: почему директор сам не находит денег для охраны, не проявляет хозяйственной инициативы, не продает населению лес, дранку, сено, не сдает в аренду выпасы.