Зелёный бакен
Шрифт:
… И вот ночь уже перевалила к утру. Было два часа. Снова залаял Сокол, рыжеватосерый, волчьего цвета. Прорычал мотоцикл. Остановился. Пёс залаял. А, потом уже трудно было что то понять, вспомнить тем более. Он только помнит, что сонный отец вышел в коридор, сказал испуганно и страшно: милиция…Они спрашивали его… Имя, фамилия, отчество были точны. Мать вскочила, открыла окно в сад, ничего не соображая, но, быстро проснулась, видимо сообразила, крикнула…
– Бяги! Прыгай. Прыгай, Вятюш уходи, потом разберётся. Уходи…
… Его и взяли тёпленького на руки успевшие, догадливые, милиция, когда он вывалился из открытого окна в сад.
Потом его увезли и в доме снова тихо. Сокол только изредка
До утра никто не спал. Мать с отцом сходили в милицию, но толком ничего не узнали. Пришли осунувшиеся. Убитые горем. Долго сидели молча с погасшим светом, потом улеглись спать, но никто не уснул, ворочались, шептались, переговаривались. Что – то решали, недоумевали. Но толком ничего и не решили, не выяснили. Однако было ясно, случилось страшное, непоправимое. Это они, дружки, говорил же Андреич , не вяжись. Не вяжись Витька с ними, не вяжись. Весь этот дом 32 – дурачки, набитые. То нахулиганят, то говорят колесо где – то утащили от машины. Они уже давно на примете, эти два брата. Ни Сашка, ни Юрка нигде не работают, да и родители хороши. Куда смотрят?
Всё было ясно, всё было понятно, это с ними он где то был. Но что они могли сделать? Был ли Витюшка с ними? Нет, он не мог. Не мог их сын сделать плохо. Украсть. Побить не за что человека. Не верилось, что он преступник. А невинных не берут среди ночи, вот таак прямо с постели. И скрипели кроватные пружины, слышался шёпот во всех комнатах дома. Отец ворочался. Зять тоже не спал. Одна Марина, его племянница спала, голенькая, разбросав ручёнки. Тихо посвистывая загорелым с копеечку пятачком. Спала так, как спал он всегда, спал на берегу моря, на жёстких камешках, или мягком песке, безмятежно и счастливо, ни о чём не думая.
Хорошо рано, рано, на рассвете на трассе. Ещё нет грузовиков, ещё не гремят Зилы и рефрижераторы, а мелькают быстрые жигули, нагруженные сверху тряпками, складными лодками. А то и прошуршит шинами Волга, с прицепом, катером на двух дутиках. И снова тишина.
Огромное солнышко встаёт слева от чёрной трассы. И весёлая братва поворачивает головы к солнышку, радуясь, что день начался хорошо, значит и сегодня и завтра будет хорошо и солнечно. И забудутся заботы – всё будет далеко. И, и не касаться его сознания. А пока он беглый, он удрал. Удрал от наказания. Суда, от следствия.
А сейчас на заднем сидении его племянница. Вот ведь лягушка путешественница, это так дразнит её папа, Утро раннее. Летнее утро, ещё нет пяти. Её пробудили, когда было ещё холодно, тепло одели – и странно, не ревела.
– Биби, биби, Марина, биби -, поедем сейчас, Папа Где машина? Марина хочет биби.
И Марина позволяла себя одевать, не капризничая, и не плача.
А сейчас все думали. заснёшь. А она встала, смотрит то на солнышко, то на огромные леса вдоль трассы. В отпуск, путешествия, особенно это чувствуется сейчас. Утром. По трассе едут одни отпускники. Вот и мотоциклисты пронеслись на явах, груженые чемоданами, закрытые очками, масками.
– Зря я не на мотоцикле поехал, подумал, потом пропел грустно Витька.
Но все промолчали. И он снова облокотился на дверцу, задумался. Урчал ровно мотор. Иногда машина катилась спокойно шурша шинами, на виражах повизгивали колёса, на ухабах и на наплывах асфальта что то постукивало, поскрипывало, а резина заднего моста так и гудела, словно самолёт рычал или ржавая турбина. Это колёса, от какойто сельхоз техники, вот и гудят, когда скорость идёт до предела – восьмидесяти, при затяжном уклоне дороги. Незаметно прошли сто километров. Оставалось, какихто сто пятьдесят. Решили сделать остановку, свернули в огромный сосняк, открыли все четыре дверцы, поставили океан, нашли хорошую музыку и вот оно, блаженство отпуска. Тишина. На полянке – покрывало,
– Ну жрёт, этот твой каракодил масло.
– Ничего, пусть жрёт, только бы ехал. Открытым оставил капот – пусть сердце крокодила отдохнёт. Сейчас ведь жара начинается. А пока прохладно. Семь часов утра. Роса на траве. И след от машины, тёмнозелёный, а там, где капли росы, зелень серебристая, такой красоты он ещё не видел. Прибежала сестра, притащила полные руки грибов, красноголовиков и оставила Марине. Схватила нож, побежала за грибами. Беспечность, счастье свободы, как то и его постепенно забирали. То ли возраст, то ли перенесённые тяжёлые дни допроса, и вдруг поляна в росе, лес и курица. Он любил курятинку, но так получилось, что редко он мог их есть, вот так и взял и грызи. Зять привёз их из города штук десять. Где то заработал в птицесовхозе. Делали с товарищем оформление парт кабинета, им выписали. Привёз, вывалил прямо на пол и хохочет. Спасу нет. Мы сразу не поняли, они падают, по одной вываливает их, а они бряк и бряк. Заработал, говорит. Вот наемся курочек сегодня,
– Батя, есть выпить? Но сам привёз две бутылки сухого. Потом рассказал, как они с товарищем делили этих кур.
Ну, говорит, ладно, Толик, напарник, вместе работали. Ты, говорит, Бендер а я стулья делить буду. Будь здоров компания. Быстро вошли в роль. В самом центре областного города, подъехали к реке, Орлик, приток Оки. Стали у дерева, разложили кур, на переднем сидении и давай делить, моя. Это моя, и снова моя. Так всех кур и петушков и, вдруг ах! Один петушок не чётный, я, и схватил Толик, прикрыл его рукой, выдернул, потом снова
– А… а, ты куда лишнего!
Ты жирную курочку первый цапнул.
Схватили цыплёнка за ногу. Покрутили, покрутили и опять положили всё в одну кучку. Вопили, ужин, на ужин оставим, вместе сделаем у тебя. У тебя тёща добрая возрадуется. Толика усы торчком, нос шилом. Выпили, с пустых кулаков, скрученных как будто рюмки, ужин у Толика инсценировали, 36 зубов видны. Хохочут оба и бузят. Потом смешали снова всю кучу и снова стали делить. И уже, когда насмеялись до колик, взяли и спокойно раскидали на две кучки. Завернули, пожали друг другу руки, серьёзно попрощались. Тот пошёл домой, а зять на стартёр – газ, и снова серьёзность сдала. Захохотали оба и разъехались.
– Эй, где вы?! Пора завтракать. Грибникии! Ушли гдето за подосиновиками. Не дозовёшься. Витюшка дал Марине ножку курицы. Та принялась её сосать, а он всё ходил, ходил.
– Может вернуться, пока не поздно? Сашка с Юркой сидят. Да, плохо там. Как там ужасно, крутились, давили его мозги, вспоминая прошлое, вчерашнее.
– Вить, смотри. Витюш, глянь сколько грибов. Супчику сообразим сегодня.
Захрустели косточки. Пошли и огурчики, как легко всё это проходит на воздухе, и вот.
И вот всё снова уложено. Запущен мотор. Витюшка сидит спереди, на заднем сидении, девчата. Машина, отчаянно рыча и пуская синий хвост дыма, лезет на трассу. Но силы не равны, большой подъём, груз великоват, мотор захлебнулся, зазвенели пальчики, замерли на секунду, и спокойно так покатилась машина вниз. Все невольно оглянулись назад. Куда несёт, хоть глянуть. Но зять вертел резво баранку и дилижанс медленно сунулся на старое место. Вторая попытка была удачнее, все пассажиры бежали рядом и кричали, подгоняли, зять лёг на баранку, газовал, будто на мотоцикле, и, вот машина Моська, так её дразнил он, вышла из глубокого кювета, заехала одним колесом на асфальт и застыла. Команда беглецов быстро уселись по местам и, снова по асфальту. Зашуршали. Зашлёпали шины.