Зеленый лик
Шрифт:
Громкий удар, вроде как однократный стук, вывел его из оцепенения.
Ева?
Вот! Опять!
Нет, какое там. Чей-то мощный кулак грохотал внизу по входной двери.
Фортунат бросился к окну и окликнул неизвестного.
Ответа не последовало.
Но спустя какое-то время вновь раздался громкий, нетерпеливый стук.
Он дернул за бархатную кисть шнура на стене, протянутого вниз и служившего для открывания двери в дом.
Щелкнул засов.
Мертвая тишина.
Фортунат прислушался… Никого.
И на лестнице ни шороха.
Наконец послышалось едва слышное шуршание, как будто кто-то шарил рукой
Дверь открылась, и в комнату молча шагнул негр, босой, в шапке зачесанных кверху и осыпанных каплями тумана волос.
Хаубериссер сделал непроизвольное движение рукой, словно ища оружие. Но зулус не обращал на него ни малейшего внимания, скорее всего, даже не видел Фортуната. Уставясь в пол, раздувая ноздри и подрагивая всем телом, как настороженный охотничий пес, негр медленными шагами двинулся вокруг стола.
– Что вам здесь нужно? – крикнул Хаубериссер, но чернокожий даже бровью не повел в ответ.
Его дыхание напоминало похрапывание, а сам он смахивал на лунатика, не воспринимающего то, что происходит вокруг.
И вдруг он, как бы найдя свою цель, резко повернул в сторону и, упершись взглядом в пятно гнили на половице, склонился над ним. Затем его взгляд медленно и целенаправленно, словно скользя по невидимой черте, потянулся кверху и остановился. Это было настолько живо и выразительно, что Фортунату на миг почудилось, будто в комнате снова появился обломок креста. Нет, чернокожий и впрямь видел змею, его взгляд был прикован к одной точке, мясистые губы шевелились, он что-то бормотал, не иначе как разговаривая с зеленой тварью. Его лицо искажалось неуследимой сменой гримас, выражало то вожделение, то смертельную усталость, на миг озарялось бурной радостью, тут же переходившей в ревность и лютую злобу.
Безмолвный разговор, видимо, подходил к концу. Зулус повернулся к двери и сел на корточки. Хаубериссер видел, как пробежавшая по его лицу судорога буквально вытолкнула язык из широко раскрытого рта, затем язык был мгновенно втянут и, судя по горловому клокоту, проглочен.
Глазные яблоки дрогнули и закатились, лицо стало пепельно-серым.
Фортунат рванулся было вперед, хотел растолкать негра, но свинцовая необъяснимая усталость будто придавила его к креслу. Он не мог даже поднять, руки… Казалось, и его поразила каталепсия.
Комната превратилась в какую-то выпавшую из потока времени кошмарную картину с неподвижной черной фигурой. Единственным знаком жизни, который мог воспринимать Фортунат, был монотонный стук его собственного сердца, даже страха за Еву он уже не чувствовал.
Он вновь услышал бой часов на башне, но был не в состоянии сосчитать удары. Дремотная притупленность чувств разделяла их такими интервалами, что между ними вклинивалась целая вечность.
Должно быть, прошел ни один час, покуда зулус не обрел наконец способность двигаться.
Словно сквозь пелену Хаубериссер увидел, как негр поднимается и покидает комнату, все еще погруженный в глубокий транс. Собрав все свои силы, Фортунат преодолел оцепенение и бросился на лестницу вдогонку негру. Но тот уже исчез, входная дверь была распахнута, в густом тумане, затопившем улицу, ничего не было видно.
Он уже хотел повернуть назад, как вдруг услышал легкие шаги… и из белесой мглы выступила фигурка Евы.
С криком восторга он заключил ее в объятия, но она была еле жива от изнеможения и пришла в себя
И потом они долго-долго слушали биение своих соединившихся сердец, не в силах поверить своему безмерному счастью.
Он стоял перед ней на коленях и не мог вымолвить ни слова. Ева, нежно обхватив его голову ладонями, покрывала ее бесконечными поцелуями.
Прошлое казалось ему забытым сном. Задавать вопросы о том, где она так долго пропадала и что ей довелось пережить, означало бы обкрадывать драгоценное достояние настоящего времени.
В окна хлынул поток звуков – звон церковных колоколов, но они не слышали их, сквозь стекла пробивался бледный свет осеннего утра, но они не замечали его, они видели и слышали только друг друга. Он с упоением осязал ладонями ее щеки, целовал руки, губы, глаза, вдыхал аромат ее кожи и все еще не мог поверить, что все это происходит наяву и что их сердца бьются наконец так близко друг от друга.
– Ева! Ева!… Никогда больше не покидай меня! – Слова тонули в ливне поцелуев. – Скажи, что больше не сделаешь этого!
Она обвила его руками, прижалась щекой к его лицу.
– Нет, нет. Теперь я навсегда с тобой. Даже смерть не разлучит нас. Я нашла тебя, это несказанное счастье.
– Не говори о смерти, Ева! – воскликнул он, почувствовав, как похолодели вдруг ее ладони.
– Не пугайся, любимый. Я уже не смогу уйти от тебя. Любовь сильнее смерти. Это сказал Он. А Он говорит истину. Я была мертва, и Он оживил меня. И никогда не даст умереть, даже когда смерть коснется меня. – Она говорила как в лихорадке. Фортунат поднял ее и перенес на кровать. – Он выходил меня, когда я была, казалось, безнадежно больна. Целыми неделями я не приходила в сознание и висела где-то между небом и землей, ухватившись за красный ремень, который смерть носит на шее. И тогда Он разорвал это красное ожерелье!… С тех пор я свободна… Разве ты не чувствовал, что я ни на час не расставалась с тобой?… Почему… Почему так несется время? – У нее срывался голос. – Позволь… мне стать твоей женой! Я хочу быть матерью, когда снова приду к тебе…
Они обняли друг друга так, словно никакая сила не могла расторгнуть узы этой безграничной любви. И все чувства и мысли потонули в ощущении безбрежного счастья.
– Ева!
Ни звука в ответ.
– Ева! Ты слышишь меня?
Он рывком раздвинул полог над кроватью.
– Ева! Ева! – Фортунат тронул ее руку, рука безжизненно упала. Он приложил ухо к груди Евы. Сердце не билось. Он смотрел ей в глаза, но их взор угас.
– Ева! Ева! Ева! – закричал он не своим голосом и метнулся к столу. – Воды! Скорее воды! – И тут он упал, словно сбитый ударом кулака. – Ева!
Стакан разбился, осколки вонзились в пальцы. Фортунат вскочил и, рвя на себе волосы, бросился к постели.
– Ева!
Он хотел встряхнуть ее, но, заметив на застывшем лице улыбку смерти, уронил голову на грудь любимой.
– Внизу на улице кто-то гремит жестью. Бидоны? Ну конечно… Это молочница… Это она гремит бидонами…
Он почувствовал, как теряет сознание. Где-то совсем рядом билось сердце, он даже мог сосчитать тихие, мерные удары, не ведая, что это бьется его собственное сердце… В полном забытьи он ласкал светлые шелковые пряди, разметавшиеся по подушке.