Зеленый луч
Шрифт:
– Так, - снова кивнул Алеша, с нетерпением ожидая, что будет дальше. Ему показалось, что если уж Петр Ильич так здорово разобрался в его мыслях, значит, наверняка знает и какой-то облегчающий положение выход Он даже поднял глаза на Ершова, как бы торопя его.
Но тот неожиданно сказал:
– Ну, раз так, тогда ты совершенно прав: никто тебе не поможет, кроме тебя самого.
На лице Алеши выразилось такое разочарование, что Ершов усмехнулся, но закончил снова серьезно:
– А как же иначе? Сам ты этот долг на себя принял, сам только и можешь снять. Вот если на "Дежневе" ты поймешь, что в жизни может оказаться и другой долг, не менее почетный и благородный, который заменит для тебя тот, прежний, тогда все эти упреки исчезнут. Во всех остальных случаях они тревожить тебя будут, и ничего с этим не поделаешь, сам ли ты себя уговаривать станешь, другие ли тебе скажут: "Да иди ты, мол, плавать, не думай о военном флоте!" Это все равно что о белом медведе не думать.
– О каком медведе?
– рассеянно спросил Алеша, занятый своими мыслями: получилось, что все опять валилось на него самого, даже Петр Ильич не знает, чем помочь.
– Это знахарь один мужика от грыжи лечил: сядь, говорит, в угол на корточки, зажмурь глаза и сиди так ровно час, через час вся болезнь выйдет. Только, упаси бог, не думай о белом медведе, все леченье спортишь. Вот тот весь час и думал, как бы ему не подумать невзначай о белом медведе. Нет, уж если тебя лечить, так совсем наоборот: надо, чтоб ты о своем белом медведе побольше думал. Вот тебе на "Дежневе" время и будет. Кто знает, вдруг ты там обнаружишь, что не такой уж это великий соблазн - океанское плавание, чтобы ради него поступиться своим долгом. Да и своими глазами увидишь старый мир, которого ты и не нюхал, а это для политического развития - занятие весьма полезное. Возможно, к твоей мысли о неизбежности войны кое-что и добавится, укрепит ее. Убедит тебя в своей правоте, что не путешествиями по морям-океанам надо развлекаться, а всерьез к защите готовиться. Может так случиться, что тут-то настоящая убежденность в тебе и возникнет. Правда, цена этому - потерянный год. Но, во-первых, это вовсе не потеря, а приобретение морского опыта, который и командиру пригодится. А во-вторых, одно другого стоит: ну, станешь командиром годом позже, зато настоящим командиром, убежденным в том, что другого дела ему в жизни нет. Вот так-то, милый мой: уж коли на всю жизнь - давай всерьез и решать, то есть не сейчас, а своевременно и не вслепую, а с открытыми глазами... Ну, что-то наш "газик" застрял, уж солнце садится.
Петр Ильич остановился и обернулся к машине. Они отошли уже довольно далеко, но можно было различить, что Федя копошится почему-то не в моторе, а под "газиком", лежа на земле.
– Вон что твой чий наделал, этак еще и к поезду опоздаешь, укоризненно покачал головой Ершов.
– А впрочем, в машине мы бы по душам не поговорили... Ну, так что ты молчишь? Видно, не согласен с тем, что я говорю?
– Да нет, наверное, согласен, - раздумчиво ответил Алеша.
– Видимо, все это правильно...
– Энтузиазма не отмечается, - улыбнулся Ершов и, полуобняв Алешу, ласково встряхнул его за плечи.
– Эх ты, многодумный товарищ! Не мучайся ты никакими изменами, до измены еще очень далеко! И пойми простую вещь: от "Дежнева" тебе отказываться никак нельзя. Лучше от того не будет ни тебе, ни военному флоту, наоборот, тебе испортит жизнь, а флоту командира. Как бы ты ни любовался собой - вот, мол, чем пожертвовал для идеи!
– а внутри будешь себя проклинать, - значит, и служить не от души станешь. Пройдемся еще, нагонит...
Они медленно двинулись вдоль накатанной колеи дороги. Солнце, ставшее теперь громадным багровым шаром, уже коснулось нижним краем горизонта и начинало сплющиваться; небо над ним постепенно приобретало краски - желтую и розовую, густеющие с каждой минутой, и неподалеку от солнца заблистало расплавленным золотом невесть откуда взявшееся крохотное круглое облачко.
Рассеянно глядя на него, Алеша шел молча, пытаясь разобраться в себе. Странно, но беседа эта успокоила его, хотя он сам лишил себя уловки, облегчавшей его положение, и теперь вынужден был решать действительно сам по-честному, не сваливая на других. Удивительно радостное чувство облегчения возникало в нем, и он понимал, что этому чувству неоткуда было бы взяться, не появись в его жизни Петр Ильич.
Капитан, шагавший рядом тоже молча, сказал вдруг тоном сожаления:
– А с "Дежневым"-то я, кажется, и в самом деле что-то неладное наворотил. Видишь ли, я думал, дело обычное: ну, играет мальчик в пушечки, предложить ему пройтись по трем океанам - вопрос и решен. Никак не мог я предполагать, что у тебя с крейсером так всерьез. И может, зря я тебе душу смутил, не надо было в твою жизнь соваться. Уж ты меня извини. Пожалуй, "Дежнев", честно говоря, и вправду свинство...
Признание это прозвучало так откровенно и просто, так по-товарищески, что у Алеши дрогнуло сердце.
– Петр Ильич, - сказал он, подняв на капитана блестящие от волнения глаза и всячески стараясь говорить спокойно и сдержанно, - Петр Ильич, вы даже сами не знаете, как все правильно получилось... Очень здорово все вышло! Ну, в общем, конечно, в поход я пойду, а там выяснится, куда мне жить...
Алеша хотел сказать "куда идти", но слова сейчас отказывались его слушаться. Однако нечаянное выражение ему понравилось, и он повторил его уже сознательно:
– Я ведь все пытался решить тут, теперь же, куда жить. А разве здесь угадаешь? Если бы не вы, я бы никогда этого не понял... Так что я вам очень... ну, очень благодарен... И за то, что приезжали, и за все...
– Добре. Тогда хорошо, а то я уж подумал: вдруг все тебе напортил, сказал Ершов и улыбнулся.
– Ну, давай в степи зеленый луч искать!
Алеша рассмеялся. Они остановились, провожая взглядом солнце. Багровая горбушка его быстро нырнула за край степи без всякого намека на изменение цвета.
– Считай: раз!..
– поддразнил Петр Ильич.
– Когда увидишь, телеграфируй: мол, на пятьсот сорок втором наблюдении замечен зеленый луч. В науку войдешь...
Сзади раздался хриплый сигнал "газика", и оба одновременно обернулись.
– Что ж ты застрял?
– недовольно спросил Алеша, когда Федя затормозил возле них.
– Минутное дело - карбюратор продуть, а ты...
– Болтик упал, - хмуро пояснил Федя.
– Тут же трава. Пока всю степь на пузе облазал - вот тебе и минутное дело... Хорошо, еще нашел, а то прошлый год...
– Ну ладно, поехали, поехали! Жми на всю железку. Петр Ильич беспокоится - поезд...
– Поспеем, - ответил Федя, но едва они сели, должно быть, и впрямь нажал на всю железку: "газик" с места помчался по темнеющей степи так, что у обоих захватило ветром дыхание.
Первые три недели после отъезда Ершова прошли для Алеши в удивительном внутреннем покое. Правда, вначале он все боялся, что та радостная уверенность в будущем, которая возникла в нем тогда, в степи, вот-вот исчезнет. Но, к счастью, необыкновенное это состояние не проходило, а, наоборот, с каждым днем все более крепло, становилось своим, привычным. Вскоре Алеша заметил, что оно как бы обновлялось всякий раз, когда он начинал думать о той беседе с Петром Ильичом. Тогда в сердце подымалась теплая волна, а в сознании возникала не очень ясная, но растроганная, благодарная и словно бы улыбающаяся мысль - как здорово все получилось и до чего же правильно, что есть на свете Петр Ильич Ершов, капитан дальнего плавания!
– и не успевал он додумать это до конца, как чувство радостного спокойствия и уверенности овладевало им еще с большей силой.