Земля, до восстребования Том 2

Воробьев Евгений Захарович

— Иногда мне кажется, я перестал быть живым человеком, — сказал Кертнер невесело. — Может, нас обоих при жизни набальзамировали?

— Если бы нас, как в старину, сразу после смерти окунули в растопленный воск, мы лучше бы сохранились, — засмеялся Лючетти. — А на Санто–Стефано бальзамируют живьем. И в этом отличие эргастоло от церкви Мадонны ди Недзо Агосто, в которой хозяйничают капуцины. Когда мы доберемся с тобой к брату в Сицилию, мы насмотримся на эти мумии. Чтобы господь не ошибся, на мумиях всех девственниц лежат и сейчас пальмовые венки и ветки…

Этьен

удивился — как много жителей Вентотене успели узнать об освобождении Лючетти! Человек, который покушался на жизнь Муссолини, привлекал всеобщее внимание. Утром два босых старика принесли Лючетти корзину с фруктами. От кого? От синьоров, ужинавших в траттории, бывших ссыльных.

Основная масса ссыльных уехала с Вентотене до высадки десанта. Позже всех освободили коммунистов. Сейчас всякая связь с материком прервана.

Ходят слухи, что немцы захватили Рим и двинулись на юг. Но точно никто ничего сказать не мог.

На остров Искья уходил пароходик «Нардуччо», на его борт поднялись восемнадцать освобожденных каторжников; Кертнер и Лючетти были в числе пассажиров…

На Искье оказалось беспокойнее и опаснее, чем на Вентотене. Немцы обстреливали Искью с соседних островов, с материка, где у них стояли тяжелые батареи.

Этьен сидел в рыбачьей хижине, не в силах совладать с кашлем, а непоседливый, истосковавшийся по людям Лючетти разгуливал по незнакомому острову, не считаясь с предостережениями.

Этьен услышал близкий разрыв. Он решил, что это бомба, сброшенная с большой высоты.

Донесся крик рыбака–грека, оказавшего приют ему и Лючетти:

— Убили! Ваших убили!

— Где?

— На пристани.

Этьен из последних сил побежал к пристани.

Несколько греков, обитателей острова, сгрудились вокруг тел, лежащих на земле и уже покрытых старым парусом.

Этьена пронзило страшное предчувствие, и тут же он увидел торчащие из–под паруса желтые сандалии.

Мучительно разрывалось сердце, он закричал, но голос увяз в горле.

Парусину отвернули. Джино Лючетти лежал как живой. А рядом окровавленное, разорванное тело юноши.

Трагедия разыгралась молниеносно. Лючетти прогуливался вдоль причала вместе с сыном директора местной электростанции. Они оживленно беседовали, поглядывая на море. На горизонте остров Прочида, видимость сверхотличная. Как вдруг — тяжелый снаряд. Юношу разорвало в клочья, а для Лючетти хватило одного злого осколка — дырочка в левом боку, даже крови не видно. Маленький осколок снаряда из итальянского орудия, а стреляли немцы. Они вели огонь с оконечности материка, с Монте ди Прочида; дальнобойная батарея стояла километрах в двенадцати. По–видимому, их наблюдатель увидел в стереотрубу движение, а пристань на Искье давно пристреляна.

После восемнадцати лет каторги и двух дней свободы оборвалась жизнь Лючетти…

В гробу он лежал красивый, элегантный. И волосы не потеряли живого блеска, добрая полуулыбка осталась на его по–живому ярких, навечно беззвучных губах. Про таких красивых людей итальянцы говорят: природа создала этого человека, а потом сломала форму, в которой его отлила.

Гроб покрыли красным знаменем. На площади, рядом с пристанью, устроили траурный митинг. Горячо прозвучали речи албанца Рейчи и Кертнера. Он назвал смерть Лючетти жестокой, несправедливой и сказал про него словами Данте: «Мой друг, который счастью не был другом…»

В карауле стояло двенадцать матросов из отряда американской пехоты. Они будут сопровождать катафалк до кладбища.

Не успела траурная процессия отъехать от площади, как начался новый огневой налет. Может быть, немецкий наблюдатель увидел процессию в свою проклятую стереотрубу, а может, немцам радировали их потайные наводчики с самой Искьи.

Четверка лошадей, впряженная в катафалк, шарахнулась в сторону и помчалась галопом. До кладбища добрались уже в темноте и похороны перенесли на утро.

Один из бывших заключенных сказал после похорон:

— Нельзя молиться за другого, если у самого совесть нечиста. Если бы отлученный от церкви священник не помолился за Джино перед дорогой, не приключилась бы с ним беда…

У Этьена остался узелок с пожитками Лючетти, их следовало переслать его брату, жившему близ Палермо. Один из сицилийцев обязался доставить узелок. А Этьен написал брату Лючетти письмо со всеми трагическими подробностями.

После гибели Лючетти группу политзаключенных перевезли в отель «Пальма», который находился вдали от пристани. В том отеле останавливались самые знатные гости острова Искья. Этьену тоже предоставили роскошные апартаменты. Он спал на белье тончайшего полотна, отделанном кружевами, можно было принять ванну, но есть было нечего. Повар по крохам собирал остатки провизии, чтобы приготовить пасташютта.

Быстроходный военный катер отправлялся из Искьи в Палермо, но американцы увозили только сицилийцев. А что касается уроженцев Ломбардии, Пьемонта, Лигурии и других провинций Северной Италии, а также югославов и австрийцев, то увозить их подальше от родных мест и отправлять в Сицилию нет никакого смысла. Им нужно побыстрее перебраться в Неаполь.

Однако, по слухам, фарватер и все пристани в Неаполе заминированы, путь туда закрыт. Значит, нужно плыть в какой–нибудь порт по соседству с Неаполем, лучше всего в Гаэту или Формию.

По–прежнему ходили слухи, что нацисты заняли Рим и движутся на юг. Спросили шкипера, хозяина парусника, — слышал ли он в Гаэте или в Формии о немцах? Шкипер ответил, что вышел из Гаэты 8 сентября утром, немцев там и в помине не было.

И тогда шесть иностранцев, в том числе Этьен, решили плыть парусником «Мария делла Сальвационе» на материк. Сколько можно ждать военного катера или другой оказии? Когда еще власти отправят их с неприветливого острова?

Сообща оплатили рейс. Прижимистый и жадный хозяин парусника был далек от сантиментов и мало считался с финансовыми возможностями вчерашних каторжников. Он заломил большую сумму, но нетерпение освобожденных было еще больше. Этьен уплатил за место на паруснике 500 лир, две трети всего состояния.