Земля, до восстребования Том 2
Шрифт:
Этьен был единственным человеком в камере, с которым летчик мог поддерживать разговор, итальянского он совсем не знал. А Этьен с удовольствием говорил по–английски, и его ничуть не коробила, а лишь удивляла набожность летчика. Может, это началось у англичанина после того, как его сбили, после купания в Тирренском море? Вот же и шестидесятилетнего Муссолини потянуло к исповеди только в ссылке на острове Понцо.
Соседом Этьена по нарам с другого боку был капрал берсальеров, без формы, уже в летах, по самые глаза заросший смоляной бородой; он местный уроженец и дезертировал из армии, следуя приказу маршала Бадольо. Его поймали во время облавы и препроводили в
— Назад! За проволоку не заходить! Буду стрелять…
Парень из фашистской милиции принял бородатого капрала за обывателя, который принес кому–то передачу, — может быть, сыну, — не добросил свой узелок и полез за ним в запретную полосу. Конвойный сердито вытолкал капрала за внешнюю изгородь, на свободу.
Но через три дня капрал попал в новую облаву и оказался за той же самой колючей изгородью.
— Вам не понять чувство, которое я переживаю сейчас, после того как прожил три дня на свободе, между двумя арестами, — вздохнул капрал–бородач.
Кертнер промолчал.
Капрал сокрушенно во всеуслышание сказал:
— Вот нелепость! Именно тогда, когда Италия попыталась воспользоваться свободой и вернуть себе достоинство, она оказалась в неволе.
— С некоторыми из присутствующих здесь произошло то же самое, отозвался Кертнер. — Иные так жадно тянулись к свободе, что именно поэтому вновь оказались за решеткой. Недавно я убедился, что прямая линия — не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками.
— О каких точках вы говорите? — спросил капрал. — Я вас плохо понимаю.
— Я говорю о двух географических точках. Одна из них — остров Санто–Стефано, а другая — Гаэта…
После того как был назван остров дьявола, даже недогадливый капрал понял, откуда пролегла дорога Кертнера в эту крепость.
До трагического полета над Вентотене англичанин участвовал в боях за Пантеллерию, и австриец часами обсуждал с ним ход операции, связанной с десантом на Сицилию. Этьен знал, что до вторжения на Сицилию союзники овладели островами Пантеллерия и Лампедузо, оба острова — в Тунисском проливе. Он был потрясен, когда узнал, что за три недели, предшествовавшие десанту, союзники сбросили на Пантеллерию семь тысяч тонн бомб. А результаты массированной бомбардировки? Они выяснились сразу после занятия острова. Из 54 береговых батарей противника вышли из строя только две, потери гарнизона на Пантеллерии были поразительно малы.
Слушая англичанина, Этьен даже разволновался, потому что все эти данные подтверждали его выводы и давали пищу для серьезных размышлений. Вот пример неверной наступательной тактики, когда избыток методичности и боязнь риска приводят к потере инициативы! Потому–то вся тактическая подготовка Монтгомери перед наступлением не принесла его 8–й армии ожидаемого преимущества. В чем дело? И можно ли критиковать фельдмаршала Монтгомери, армия которого, начиная от Эль–Аламейна, не знала поражений? Да, можно и нужно, потому что Монтгомери слишком часто упускал шансы на крупную победу, а в других случаях победа доставалась ценой слишком больших жертв.
Англичанин упрямо не соглашался со своим возбужденным соседом и спорил до того, что его белесое лицо становилось красным. Но австриец во многом убедил своего оппонента, во всяком случае над многим заставил задуматься. Десант на Пантеллерию после трехнедельной бомбардировки — не единственный пример порочной тактики при наступлении. К сожалению, есть и более свежий пример.
— Какой?
— Не следовало высаживаться в тылу у немцев в Салерно, так близко к Сицилии, южнее Неаполя. Выгоднее было высадиться глубже в немецком тылу, ближе к Риму. Вот тогда можно было бы быстро нанести решающий удар по войскам Кессельринга!
Этьен догадывался, чем была обусловлена высадка в Салерно, наверное, этот пункт еще оставался в зоне досягаемости английских истребителей прикрытия.
Англичанин кивнул.
— Значит, у вас здесь нет авианосцев, — сделал вывод Этьен. — Ваши истребители базируются только на суше.
— Вы правы, сэр.
— Плохо, что разгадка лежит так близко. Еще до меня загадку разгадали немцы. Они заранее установили адрес вашего десанта, предугадали ход событий…
Район Салерно — один из тех, какие находятся на дальней границе контроля истребителей. А немцы отлично знают радиус действия истребителей. И естественно, всю полосу, включая Салерно, держали под особым наблюдением.
А теперь союзники должны будут двигаться на север, преодолевая многочисленные естественные препятствия. Все реки текут поперек Апеннинского сапога. Все горные отроги пересекают пути на север. Сейчас союзники застряли на реке Гарильяно. Но еще труднее будет в верхнем течении реки Вольтурно, затем на реке Сангро, на горном массиве Майелла всюду немцы смогут создать прочные рубежи обороны! А союзникам нельзя топтаться на месте, потому что в октябре могут начаться затяжные ливни.
Подвели, ах как подвели Этьена фельдмаршал Монтгомери и генерал Александер! Может, поэтому и критикует Этьен этих полководцев так строго? Нет, он судит объективно. Он бы хотел ошибиться в своих выводах, но увы…
На девятый день заключения австрийца, 23 сентября обитатели камеры в тревоге бросились к окошкам, которые не были закрыты жестяными бельмами. Зарево освещало камеру так, будто в каждом окошке висела за решеткой яркая–преяркая люстра. Тюремщик сказал, что это горит на плаву и никак не затонет судно «Гуарнаре». А наутро волны прибили к мысу Орландо корабельные обломки, обгорелую шлюпку, неприкаянные доски, весла и обугленные спасательные круги. Снова штормило, и потому берег был отделен от зеленовато–серой воды белой линией прибоя.
Как все арестанты мечтали увидеть своими глазами высадку десанта в Гаэте! Но сколько ни вглядывались в море Этьен, английский летчик и бородатый капрал — не видать было корабельного дымка.
116
Службу в военной крепости несли итальянские тюремщики. Лишь перед погрузкой в вагоны Этьен оказался под конвоем эсэсовцев.
Они отличались не только от карабинеров, но даже от чернорубашечников. Это отличие он уловил не сразу, но оно сквозило во всем поведении конвойных, даже в том, как они смотрели на конвоируемых. Самое характерное для нацистов — неуважение к страданию человека, презрительное высокомерие палачей к своим жертвам, методическая и холодная жестокость. Ее не вызывала вспыльчивость или мстительность, как случалось у итальянских тюремщиков, особенно у южан, уроженцев Калабрии, Сицилии. Но для тех жестоких фанатиков противник все–таки оставался человеком, а нацисты всегда смотрели на него как на скотину.