Земля имеет форму чемодана
Шрифт:
93
Кукарача подтолкнул Куропёлкина к пристенному столику с фотографиями, сделанными с высоты и укрупненными, выкрикнул что-то Куропёлкину, проворонившему подлёт вертушек (видимо: мол, это ты?), Куропёлкин кивнул. Подпалый тотчас связался по рации, надо полагать, с начальством, сообщил, кого они изловили среди китов. Тут же Куропёлкину был отдан приказ раздеться. При этом с особым ожиданием и даже удовольствием сторожевые люди смотрели на его обувь. Куропёлкин покачал головой, мол, стесняюсь оказаться голым. Тогда с него уже без слов содрали тельняшку, и Кукарача удивлённо — радостно вскричал:
— Песо!
94
В
Возмущение, а по-иному — нервное потрясение, чуть было не вернуло Куропёлкину голос. Но он проявил силу воли и не заговорил. Обследовали сейчас же джинсы и трусы возвращённого к жизни утопленника. Трусы обыкновенные, домашние, всё же были оставлены Куропёлкину, скорее всего, он попал на берег страны католиков, морально устойчивых. Джинсы же были изувечены ножом и бритвами, однако никаких тайников с кладами в них не обнаружили, и обрезки их полетели в воду. Куропёлкин, а к нему так и не вернулись голос и слух, бросился к воде, будто бы желая вернуть штаны, но был остановлен ударом Кукарачи. Однако изловчился сбросить в воду спасательный круг. Теперь Подпалый и Кукарача (Куропёлкин был уже уверен, что Кукарача состоит исключительно из фуражки и усов) принялись изучать десерт.
То есть Башмак и шлёпанец из резиновой грелки.
Для новых беспокойств у Куропёлкина причин вроде бы уже не было. Одно его насторожило. Обнаружив упаковку с песо, по мнению Куропёлкина заметно потолстевшую (возможно, Верчунов ощутил в подбрюшье рези совести и отправил своему бывшему артисту премию, но каким способом?), Подпалый о находке начальству по рации заявлений не сделал, а со значением поглядел в глаза Кукарачи. Возможно, послал понятный тому пиратский сигнал.
Кукарача кивнул и принялся изучать Башмак. Не забыл и нож. Действия Кукарачи (тот сразу прошептал: «…инглиш…») вызвали яростное возмущение Куропёлкина. А главное — сострадание к заслуженному предмету обуви и спутнику Куропёлкина в неведомом прежде путешествии, по сути своей — первооткрывателю.
Однако Башмак повёл себя вполне прилично. Выдержал пытки и ни единой медной монеты из себя не выпустил. А вот когда Кукарача с Подпалым воздвигли на столике дизайн-проект из синей резиновой грелки, Куропёлкин разволновался. А из-за чего, собственно? Да, для удобства передвижений по песку он в «пятку» шлёпанца стелькой или чуть ли не каблуком всё же вместил (засунул) нераспечатанную пачку (колоду) подарочных открыток с фотографиями ловкопорхающей мамзели. И вот теперь пальцы Кукарачи явно нащупали пачку, выволокли её из резинового чрева, и Кукарача снова имел повод вскричать:
— Песо! Контрабанда!
95
В его руке опять трепыхался пакет с денежными знаками.
И — из переглядов Подпалого и Кукарачи — стало понятно Куропёлкину, что проблему с контрабандой и песо, в частности и из сейфа мироеда Верчунова, будут решать здесь же на катере без всяких докладов начальству. Тут-то и состоялось нервное потрясение, позволившее возвратиться потерянному голосу Куропёлкина.
— Я — рашен! — заорал Куропёлкин. — Доставляйте меня к консулу!
И для достоверности заявления принялся бить себя в грудь: «Рашен!».
Теперь онемел Подпалый. Возможно, мысли его перекрутились в попытках соотнести появление рашена с отвратительными запахами во вселенной и выбросом на песок безответственных животных.
— Рашен? — физиономистом засомневался Подпалый.
— Рашен, рашен, — подтвердил Куропёлкин. — Уес, уес!
Кукарача скривил рожу, мол, не верю.
— Раша субмарина! — произнёс Куропёлкин, развивая легенду, должную произвести впечатление. И пальцами обеих рук указал вниз, как он полагал, на дно Океана. — Крушение, капут, финиш, ай, я, — и взлёт кистей вверх, с разгрёбом рук по-лягушачьи, мол, всплыл, и вот он один, уан фор экипаж…
Слеза могла покатиться по щеке Куропёлкина.
— Субмарина… Рашен… Нэйм? — строго спросил Подпалый.
— «Волокушка»! — незамедлительно ответил Куропёлкин. — Атом… Реактор… Пожар… Фойёр!.. Там… Внизу… Миля отсюда, меньше… — И решительный жест в сторону, к востоку от берега с китами.
А там уже вылезала из воды Луна.
Куропёлкин полагал, что сведения о затонувшей атомной подводной лодке (русской причём) должны были быть немедленно доведены до руководства не только мелкой (видимо) страны Подпалого и Кукарачи, но и до администрации Белого Дома и вызвать беспокойство в мире. Или во всяком случае интерес к его, Куропёлкина, личности.
Но Подпалый к рации не прикоснулся. То есть с контрабандой и песо, понял Куропёлкин, дело было решенное, да и со своей атомной субмариной «Волокушкой» он, пожалуй, перестарался. Лишние хлопоты и опасности никому не нужны.
— Пить… — просипел Куропёлкин. Просипел опять же для усиления драматизма просьбы.
Пил долго, проливая пресную воду из протянутой ему фляги на грудь, икать начал. Потребовал:
— Ром!
Подпалый, изображая гостеприимного доброжелателя, передал ему бутылку со светло-бурой жидкостью. На этикетке Куропёлкин углядел слова: «Республика Доминикана». Вот, значит, он где. Хотя, конечно, и ром мог оказаться контрабандным. Во всяком случае, вкус он имел достойный, и к нему были бы вполне уместны одноглазый попугай в бандане, с боцманскими манерами, и пиастры. И ему ли, Куропёлкину, пережившему драму субмарины «Волокушка», должно было терпеть снисходительное к нему отношение каких-то карибских бандитов? Ко всему прочему, отобравших у него пиастры!
— Субмарина… «Волокушка»… СОС… Морзе!.. — напомнил Куропёлкин.
— Уес! Уес! — успокоил его Подпалый.
Сейчас же заработал двигатель катера, и сторожевая посудина побрела в сторону Луны.
Прошло полчаса, а никаких разговоров по рации так и не происходило, Подпалый же с Кукарачей сигналили друг другу глазами, и Куропёлкину ничего не стоило разгадывать эти сигналы. А Кукарача потянул его на палубу катера, якобы с интересом — куда дальше-то плыть к субмарине? Хитёр был Куропёлкин и ловок, однако не смог уберечься от ожидаемого им подвоха и был сокрушён ударом чего-то тяжёлого по затылку.
96
Его выбросили за борт. И он утонул.
97
Тем не менее он сидел на садовой скамье, крашенной белилами, и смотрел на Луну.
Сидел одуревший, будто его ударили по башке именно пыльным мешком. Ни крови, ни содранной кожи Куропёлкин не обнаружил, ну, шишка, правда, была. Возможно, нечто тяжелое или даже острое по джентльменским традициям доминиканосов было упаковано во что-то щадяще-ватное. Потерявший сознание Куропёлкин, из уважения к традициям и из вежливости, обязан был утонуть. Однако он сидел на скамье и смог даже прочитать на одной из досок спинки слова «Парк „Останкино“», выведенные казённой инвентарной краской. Рядом же перочинным ножиком вырезали — «Федька — дурак!». То есть скамья принадлежала Москве и должна была стоять на аллее невдалеке от телебашни. А она плыла и везла куда-то продрогшего Куропёлкина.