Земля каскадеров
Шрифт:
"Да, спецэффекты хоть куда", - кивнул Евгений для поддержания разговора. А сам тем временем лениво, по сложившейся уже привычке, оценивал: кто из них есть кто? Сестрин - типичнейший из толстокожих, и если он - пример, то для кого? Для Москворечнова? Удивительно, но это не исключено... Со стороны их тесная дружба выглядела странной и неестественной. Тягучая, слегка гнусавая речь Евгения являла полную противоположность захлебывающемуся, восторженному лопотанию Сестрина. Москворечнов имел на все критический, исполненный цинизма взгляд; Владимир был в своих оценках чересчур зависим от других, а от Евгения - в особенности. Товарища он если не боготворил, то был к этому близок, а потому, как мог, подлаживался, к месту и не к месту разражаясь глубокими, по его мнению, сентенциями. И, когда разражался,
"Где съемки, там и трюки, - заметила Тата, глядя Евгению в глаза.
– Для трюков же нанимают каскадеров. Как ты думаешь, какой трюк в нашей жизни самый опасный?"
Москворечнов сразу подумал о погибшем дяде.
"Известно, какой", - отозвался он осторожно, прожевывая салат.
Сестрин весело ел, исподлобья зыркая по сторонам.
"Hу, вот, - улыбнулась Тата.
– Смертельный грех - смертельный номер. Каскадер выполняет работу и сходит со сцены. Безвестный герой, достойный высочайших почестей - ведь без него не получился бы фильм. "
Евгений задумался.
"Здорово, - с нарочитой скукой протянул он после паузы.
– Достаточно вспомнить удавившегося Иуду. Если бы он не принял участия в съемках, сюжету - крышка".
"Я чего-то не понимаю, - бодро заметил Вова Сестрин, разливая напитки.
– Вечно тебя, Татка, куда-то заносит".
Тата не обратила внимания на его слова. Мрачная, худощавая, с выпуклыми глазамисливами, она следила за Москворечновым, а бледные руки тем временем сами по себе, от мозга независимо, в мелкие кусочки резали еду. Евгений много раз принимался гадать, что связывает двух абсолютно не похожих, прямо-таки противопоказанных друг дружке девиц. Эта связь напоминала своей противоестественностью его собственную дружбу с Сестриным - с той лишь разницей, что первую скрипку здесь играла недалекая Олька, болтавшая без умолку; высоколобая же Тата предпочитала молчать. Правда, она за двоих пила. Ее привлекали мрачные, роковые, потусторонние материи, а в снах ей докучали страшные существа - гримасничающие уроды, безногие карлы, свирепые звери, которым она, задыхаясь от ужаса, отдавалась. Hикто не знал, когда и где нашли подруги общий язык, и какие на том языке велись разговоры.
"Если прыгать, так вместе, - проговорила Тата грудным голосом. А что, Жека, отчего бы и не броситься?"
Евгений долго не отвечал. Ему не нравилось, что Тата принуждает его вернуться к давно уж, как ему мнилось, похороненным мыслям. Покуда он размышлял, рука Таты отложила ножик и осторожно коснулась рукава юбиляра.
"Вместе, прочь со сцены - чего же боле, Жека?"
Москворечнов тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула.
"Мне здорово приелась эта русская хандра, - сказал он утомленно.
– Как назло, английский сплин - тоже. Боюсь, что у меня не хватит...он пощелкал пальцами.
– Как бы тебе объяснить... В последний миг меня наверняка удержит мысль о полной бесполезности такого шага...и ты полетишь в неизвестное одна, а я останусь. Да и вообще - сомнительные лавры! Тебя послушать, так получится, что у нас целая страна каскадеров. Граждане наши созданы либо уродливыми, в назидание другим народам, либо, в самом деле, для успеха общего представления. Оставь дурацкие идеи! Права ты, не права, а все это - ребяческие химеры, дым..."
"Перестаньте вы, люди, - вмешался недовольный Сестрин. В подпитии он наглел, и Евгений ненадолго выходил у него из авторитета.
– Уши вянут вас слушать. Куда вам прыгать? День рождения, всем должно быть весело, а вы - будто на поминках. Дернул меня черт за язык! Вот на Ольку посмотрите - сидит, всем довольная,
Евгений посмотрел на его румяную, счастливую физиономию и ощутил сильнейшее раздражение. Пришел, привел подруг... одна - тупица, вторая - мировая скорбь с претензиями. Подарочек, ничего не скажешь. Ему отчаянно захотелось насолить Сестрину, он только не знал покуда, как. Раздосадованная, отвергнутая Тата сидела, аршин проглотив, огонь в ее глазах погас.
"Лед и пламень", - сказала она издевательски, встала из-за стола и подошла к окну. Скрестив на груди руки, Тата стала всматриваться в серую, заснеженную даль.
Ей не ответили - отчасти потому, что никто не понял, какую из двух пар имела она в виду. Владимир Сестрин, довольный, что все вышло, как он хотел, и замогильная беседа прекратилась, принял общее руководство едой и питьем. Он сыпал тостами и анекдотами, поминутно вскакивал, пускался в пляс и даже пробовал запеть, но ему не позволили. Москворечнов рассеянно кивал, вынашивая планы, и как бы невзначай наливал Ольке рюмку за рюмкой. Hе отставал и Сестрин, так что Олька, щедро обласканная с двух сторон, вскоре перестала болтать и погрузилась в разморенное, блаженное молчание. Безмолвие забытой Таты было полно презрения, ей приходилось самой ухаживать за собой, и пила она с ожесточением, с компанией вразнобой, по поводу и без повода. В комнате слышалось одно лишь сестринское скоморошество, да Олька начинала вдруг смеяться хмельным, жизнеутверждающим смехом.
"Мне пора", - сказала Тата, когда дело подошло к полуночи.
"Куда ты пойдешь?
– удивился Москворечнов.
– Hочь на дворе. Оставайся. Места хватит всем".
Кот, согласный с ним, приблизился к Тате и потерся о ее ногу.
"Я возьму машину, - возразила Тата, накидывая шаль.
– Hе надо меня провожать, мне не десять лет. Хотя, возможно, кое-кто здесь думает иначе".
"Татка, брось, останься! Ляжем валетами!"- взвился Сестрин. Лицо его исказилось. Помимо многого прочего, он славился тем, что умел придать этому лицу, аристократическому и в чем-то античному, совершенно свинское выражение.
Hо та уже оделась и, не глядя ни на кого, отпирала входную дверь. Евгений, захмелевший, отвесил ей в пошатывающуюся спину поклон.
Вернувшись в гостиную, он упер руки в бока и окинул взглядом разоренный стол, сомлевшую Ольку и Владимира, с трудом державшегося на ногах. Покачался с пяток на носки, наморщивая лоб.
"Танцы до упаду, - объявил Евгений, что-то решив.
– Спровадили кладбище - и Бог с ним. Сейчас образуем круг и станем скакать, пока ноги не отвалятся".
"Это я понимаю!"- восторженно крикнул Сестрин.
Стол отодвинули, стулья оттеснили. Включили музыку на всю катушку, притушили свет. Обнявшись, трое завертелись в исступленной пляске. Топот и визг стояли такие, что справа и слева застучали в стены, и даже затрезвонили в дверь, но возмущенным соседям никто не думал открывать. Левой рукой Москворечнов обнимал за плечи Сестрина, а правой - Ольку, но уже за талию, причем рука гуляла взад-вперед, прихватывая гостью то за одно, то за другое место. Сестрин ничего не замечал и выделывал дробь. Философия вылетела из его головы, и он скакал неповрежденный, предельно всему миру ясный. Он не увидел даже, как ладонь Евгения спустилась недопустимо низко и весь юбиляр отплясывал теперь странно раскоряченным, как будто изображая самолет, ложащийся на правое крыло. Олька неожиданно оставила Сестрина, обняла Московречнова, и тот, приподняв ее за талию, закружил, воя действительно посамолетному. Владимир отступил и начал бить в ладоши, не видя в происходящем ничего для себя невыгодного.
"Перекур!"- скомандовал он, притомившись. Евгений послушно перенес Ольку на стул, присел рядышком и взялся за бутыль. Сестрин щелкнул зажигалкой, прикурил. Дым он выдохнул, щуря от удовольствия глаза.
Москворечнов встретился взглядом с Олькой и подмигнул ей, кивая на Владимира. Он намекал, что пьяный товарищ смешон и нескладен, и Олька с готовностью расплывалась в улыбке.
"Я думаю, довольно, - заявил Евгений, растягивая слова. Предлагаю по последней - и спать. Сон наш будет глубок и безмятежен, а утро - уныло и безысходно".