Земля мертвых
Шрифт:
Пожалуй, сейчас следовало бы научить этому стрельцов — но Зализа не представлял, как подступиться к столь деликатной теме.
— Во время привала предупрежу, — решил он. — Так прямо и скажу, что замешан, похоже, боярин в измене, а дабы в поместье иные крамольники приюта не нашли, разорить его нужно так, чтобы ни есть, ни пить лет десять лет никому ничего не нашлось.
Сон показался очень забавным: словно стоит Станислав на пологом взгорке, неподалеку от лиственной рощи, а вниз по склону, почти по плечи скрываясь в траве, широкой змейкой спускался к леску маленький зеленый человечек в одежде из свежей
— Совсем трава переспела! — громко сокрушался человечек. — Совсем большая стала. Совсем-совсем большая. Куда теперь расти?
Погожину трава поднималась едва выше колена, а потому мельтешение и причитания карлика казались ему смешными.
— Да пусть растет трава, не жалей! — выкрикнул он человечку и… проснулся.
— Что ты сказал? Не слышно! — отозвалась из глубины дома Матрена, подошла ближе. — Какая трава?
— Да сон смешной приснился, — приподнялся на локте милиционер, нащупал неподалеку выстиранные хозяйкой брюки и подтянул к себе. — Будто бегает по полю маленький человечек, весь в траве, да причитает, что трава перестояла.
— Луговой приходил, — всплеснула руками женщина. — Господи, надо хоть угощение ему сготовить, и так, верно, серчает.
— На что? — не понял Погожин.
— Так, покос прозевали, — признала Матрена. — Косить пора давно, трава поднялась.
— А коса-то есть? — натянув брюки, спрыгнул с печи милиционер.
Женщина кивнула.
— Где?
— Во дворе, у ворот.
— Ладно, посмотрим, — не вдаваясь в дальнейшие разговоры, Станислав вышел из дома в пахнущий опустевшим сеновалом двор, поднял глаза к просвечивающим в крыше дырам, покачал головой, то задерживаться не стал, взяв у закрытых длинной слегой ворот косу, примерно пятого номера, и лежащий на приступке камень.
Что Станислав знал о косьбе, так это то, что режущая кромка должна быть очень, очень острой, иначе коса не резать, а мять травы станет. Поэтому работу он начал с того, что прошелся камнем справа-слева по железной полосе, привычно проговаривая придуманную для этой работы присказку:
— Коси коса пока роса, коси коса пока роса, коси коса пока роса.
Трех проговорок обычно хватает, чтобы обновить в поле лезвие, поэтому и сейчас Погожий ограничился всего тремя заходами камня, после чего положил его в карман, а сам отворил ворота и вышел на улицу.
Луг лежал прямо напротив дома — тот самый, из сна. Станислав покачал головой, прошел неспешным шагом к лесной опушке, опустил инструмент на землю и старательно вспомнил все то, чему учил его дед:
— Пяточку косы клади на землю, ей цепляться нечем. При этом самый кончик чуть вверх смотреть станет, и в землю не зароется. Вот так и начинай по земле-кормилице скользить, р-раз, и шажок, р-раз, и шажок. Коса, она сама всю травушку-муравушку положит. Ты ее только держи правильно, да точить не забывай.
— Ну, родимая, — поплевал Станислав себе на руки. — Начнем.
Он опустил косу пяткой на самую землю и широким движением повел ее справа налево.
— И-и, раз, и-и, раз… — трава ложилась широкой полосой, опрятно укладываясь колосками к лесу. Жнивье позади оставалось совсем не таким, как у деда — с торчащими из почвы стебельками не больше сантиметра длиной — а неправильным, сантиметров по пять. Но в целом работа получалась, и особо трудной не казалась.
До полудня он прошел луг из конца в конец три раза, а когда подоспела самая жара, Матрена принесла в поле кувшин холодного молока, краюху свежего, ноздреватого хлеба, пареной репы и недавно сваренной, еще горячей свинины. Подкрепившись, Погожин с сознанием честно заработанного отдыха прилег в тени деревьев, часа полтора отоспался, а потом снова отправился на покос. К вечеру луг на взгорке оказался выкошен практически полностью. Работы на нем оставалось от силы часа на два — но стало смеркаться, и уставший, но довольный собой Станислав отправился в избу.
Здесь его ждал горячий ужин. Хозяйка дома посадила его во главу стола, позволила первому приступит к щам, первому взяться за гущу. Когда Погожин сыто отодвинулся от стола, лично поднесла ему ковш шипящего перебродившего кваса. После долгого дня и сытного ужина Станислав почувствовал, как у него слипаются глаза и, поблагодарив женщину, двинулся на ночлег.
— Ты на печь не лезь, — предупредила его Матрена. — Холодно там. Здесь ложись…
Она указала на расстеленную широкую кровать. Погожин поначалу ничего не понял — уму слишком хотелось забраться под одеяло и закрыть глаза. А хозяйка, еще несколько минут повозившись по дому, пошуровав в печи, выйдя во двор и быстро вернувшись, наконец-то разделась и, погасив лучину, забралась к гостю в постель.
— Так теплее, — тихо сообщила она, но для того чтобы Станислав проснулся и понял, о чем идет речь, ей пришлось еще немало потрудиться…
Поутру стрельцы начали одеваться для боя. Из седельных сумок были извлечены тегиляи и бумажные шапки, которые имелись практически у всех, а кое-кто из более зажиточных или запасливых стрельцов поддевал под них кольчужки или накидывал поверх куяки. Впрочем, у многих широкие железные пластины были нашиты прямо поверх длинных стеганых кафтанов либо только на груди, либо на груди и на спине. У всех десятников оказались обычные островерхие шлемы, и Зализу это порадовало — в бою проще окажется воевод от обычных ратников отличать.
На кострах созрела каша, воины извлекли ложки и выстроились в очередь, подходя к котлам своих десятков, зачерпывая кашу, съедая ее и становясь опять в конец. Поскольку ложки у стрельцов оказались размеров с Лукерьино черпало, дело двигалось быстро, и котлы опустели еще до того, как засечники успели выхлебать наскоро сооруженную ботвинью.
Полусотня поднялась в седла и втянулась на ведущую к Замежью лесную дорогу.
Хотя тропа от Усадища до боярской усадьбы была неплохо нахожена, но больше одного всадника по ширине двигаться не удавалось нигде, ветки многих деревьев низко свисали, заставляя стрельцов пригибаться и цепляясь за их бердыши, двигался отряд медленно, ненамного быстрее обычного пешехода. Поэтому Зализа ничуть не удивился, обнаружив ворота усадьбы запертыми, а в прорезях частокола — грозно высовывающиеся наконечники бронебойных стрел.
— Именем государя, Ивана Васильевича, откройте! — подъехал опричник к самым воротам и постучал в них рукоятью плетки. — Крамолу мы приехали искоренять противу нашего царя.
— Да кто ты такой, кромешник, за царя говорить! — заорали из-за частокола. — Пошел вон отсюда!
Из прорезей вылетело несколько стрел, но Зализа гарцевал слишком близко к сплошным створкам — сбоку под таким крутым углом попасть в него не мог никто.
— Открывайте, не то гнев государев обрушится на всех, кто покрывает изменщика!