Земля наша велика и обильна...

Никитин Юрий Александрович

– Кстати, почему «к себе»?

Игнатьев посмотрел непонимающе, наконец понял, улыбнулся с неловкостью:

– Да-да, простите, это я по привычке. Конечно, институты по разработке наиболее высокоточных технологий они оставят у себя, но производство постепенно могут перенести сюда, в Россию, поближе к сырьевым запасам. Это экономически выгоднее, а деньги считать они умеют.

Они повернулись ко мне, озадаченные моим молчанием, я сказал вяло:

– К сожалению, они умеют считать только деньги. А с настроениями считаться никогда не умели… по-настоящему. Да если честно, у нас это умеют еще хуже.

– Хуже некуда, – согласился Белович. – Друзей бездарно растеряли, с врагами не подружились, с союзниками

рассорились… Эх! Хуже всего, что мы сами, я имею в виду Россию, готовы к падению государства. Никогда еще население не было настолько деморализовано, настолько в дупе, как теперь говорят. Если уже сами о себе заговорили, как о самом никчемном, бестолковом, тупом и спивающемся народе, то что вам еще надо? Само слово «русский» звучит уже как ругательство. Не зря здесь вспоминали, что всякий русский, очутившись на Западе, старается скрыть, что русский!

Игнатьев буркнул:

– Правительство намечает крутые реформы.

Белович отмахнулся.

– Все уже знают, что любые реформы в России заканчиваются крахом и еще большим ограблением населения. Если в прошлую войну был патриотический порыв уничтожить гитлеровских захватчиков, то сейчас на Дальнем Востоке обрадуются, если там высадятся японцы и объявят их земли своей территорией. А азиатские регионы России слова не скажут, если отойдут Китаю, мол, хуже не будет, а вдруг да будет лучше?

Снова, в который раз, я ощутил, что, удивленные и обескураженные моим молчанием, они поглядывают на меня вопросительно. Все-таки смолчал, сам еще не разобрался, тогда Игнатьев поинтересовался осторожно:

– Борис Борисович, вы помалкиваете так это загадочно. Что-то случилось?

– Случилось, – ответил я невесело.

– Что?

– А ты не видишь? – спросил я. – В Сибири обнаружили огромные залежи всего-всего, а кто будет разрабатывать? Понимаешь, как бы мы ни орали о засилье Америки в нашей жизни, как бы ни желали ей всякой гадости, вплоть до погружения всего континента в океан, как случилось с Атлантидой, но все же давай-ка, положа руку на сердце, признаемся… Америка и мы – белая раса! Если не нравится мой расизм, тогда так: Америка и мы – западная цивилизация. Построенная на христианской морали, которая дала науку и все эти нынешние компьютеры. Япония и Китай, как и все индии и пакистаны, – это Восток, это другая мораль, другие ценности, другая духовность. И пусть сопляки в наших дворах восторгаются восточными единоборствами, но мы все прекрасно понимаем, что только христианская мораль смогла дать толчок вообще науке, так преобразившей мир. Все восточные мировоззрения – стоячее болото. Там прогресс немыслим! Не приди европейцы на Восток, там и сейчас все так же дрались бы мечами и приносили в жертву людей. Так с кем нам в этом великом противостоянии взаимоисключающих культур?

Игнатьев взглянул на меня с удивлением.

– Вы что? Уж не жалеете ли юсовцев?

– Нет, – ответил я откровенно. – Юсовцев – нет. Но американцев мне жаль. Раз уж приходится выбирать между ними и восточными странами… а выбирать приходится, то…

Он перебил:

– Погодите-погодите! Это с какими восточными? Исламом?

Я отмахнулся.

– Для меня они все восточные, все чужие. Неважно: древняя это индийская культура или еще более древняя китайская… не понимаю, что хорошего находят в древности?.. Для меня все чужое, что не христианское. И не потому, что свое, я – атеист, если даже хочешь – язычник, но я признаю, что только христианство сумело из своих схоластических споров о том, сколько ангелов поместится на кончике иглы, положить начало рождению науки, технического прогресса и всему тому миру высоких технологий, что нас окружает. Понимаешь, я бы и дальше бодался со Штатами, стараясь их ослабить, ибо сильному мозги не нужны, а слабый, глядишь, и поумнел бы немного,

но сейчас Штаты в очень хреновом положении. На них не плевать надо, а… как ни дико, помочь!

Он отшатнулся, смотрел на меня, не веря глазам своим. Наконец проговорил бледным колеблющимся голосом:

– Ну, знаете… Если бы не знал вас столько лет, сказал бы, что вы – засланный казачок. Такое сказануть! Поддержать Америку – это же надо? Нет, вы сами хоть поняли, что сказали?

– Да понял, – ответил я досадливо. – Вот сейчас вижу, что сказал правильно, и вижу, что еще не все сказал… Сейчас, сейчас… на ходу додумаю. Давай прикинем, что будет, если восточным странам, вообще Востоку, удастся Америку опрокинуть…

Белович молчал, смотрел на меня исподлобья, а Игнатьев сказал с убеждением:

– Не удастся!

– Вот-вот, – спросил я невесело, – тоже рассчитываешь, что Америка устоит, потому можно кусать ее сзади за ноги?.. Ладно, а если не устоит?

– Устоит! – отрезал он упрямо. Посмотрел на Беловича за поддержкой. Тот кивнул, мол, устоит, можно нападать, ничего с нею не сделается.

– Я тоже надеюсь, – продолжал я. – Пока что держится. Но все же, если не устоит?.. Или устоит, но ослабеет в схватке настолько, что не в состоянии будет защитить Европу?.. Ведь, как ни крути, когда сюда придут Япония и Китай, мы не выстоим. И сбудется самый страшный сон Леонида Ильича: на Красной площади китайцы едят палочками мацу… А еще раньше, чем китайцы, сюда могут вломиться моджахеды.

Белович кашлянул, сказал вежливо:

– Из Афганистана, что ли? У них народа не хватит.

– А много и не надо, – ответил я невесело. – Русских сейчас хоть голыми руками бери. К тому же моджахеды бывают не только афганские. Прибудут и пакистанские части, и арабские войска… Словом, чем больше я думаю над противостоянием цивилизаций… да-да, сейчас как раз время их противостояния!.. тем больше я вижу, что мы должны поддержать Америку.

Игнатьев перебил зло:

– Борис Борисович, вы совсем охренели!.. Сказали бы, что надо уменьшить наскоки на нее, я бы еще понял. Но… поддержать? Националисты мы или нет?

Я покачал головой.

– Ты что-то путаешь сам. Мы – русские националисты, но это вовсе не значит, что надо обязательно нападать на Америку. Быть русским националистом – это прежде всего любить Россию и стараться сделать все для ее блага, для счастья ее народа. Если для счастья России надо Америку вбить в землю по ноздри – сделаем, но если для блага России лучше Америку поддержать, то почему мы должны бодаться с нею даже себе во вред?

Игнатьев смотрел непонимающими глазами. Для него мир рушился. Тем более что именно с моих работ так люто возненавидел Америку. Да многие ее возненавидели после моих «Тезисов о политкорректности» и «Катастрофы Заокеанского Рейха», хотя я развенчивал идеалы Юсы, а не Штатов, тем более – не Америки, но не было еще идеи или просто работы, которую бы поняли так, как хотел автор. Юсу отождествили со всей Америкой, как в Штатах отождествляют русских и коммунизм, а также русскими считают казахов, узбеков, туркмен, осетин, и пошла-поехала…

– Мы что, – объяснил я, – демократы какие-нибудь вшивые? Это они всегда полумерами. Снизим нападки – потеряем боевой дух. В результате потеряем голоса избирателей, а их и так с гулькин нос. Нет, мы по-прежнему должны проводить наступательную политику. Мы в первую очередь наступательностью и выделяемся. Что для нас самое главное? Верно: интересы России!.. А сейчас, как ни печально, интересы России в том, чтобы Америка выиграла противостояние с Востоком. Мы сами воевали с Востоком, забыл?

Они смотрели на меня неотрывно, словно ждали, что я вот-вот рассмеюсь и скажу: здорово я вас наколол? У Игнатьева лицо вытянулось, что-то моя шуточка затянулась, да и сам я шуточки не очень жаловал.