Земля незнаемая. Зори лютые
Шрифт:
— Слу-ша-ай! Выкупайте полон, дарма отдаем, на рублик два мужика!
Не успел прокричать, как уже конные казаки подогнали к городу пленных. Поблизости от ворот остановилась толпа.
Сбежался люд на стены.
— Лихо какое!
— Соберем, народ, деньги, выкупим.
— Воеводу сюда, воеводе решать!
На стену взошли Хабар с Фомкой, переглянулись.
— Что скажешь, атаман? — поднял брови воевода.
Фомка усмехнулся.
— А вглядись-ка.
Воевода посмотрел вниз.
— Аль не поймешь? — удивился Фомка. — Это не пленные, казаки переодетые. Откроем ворота, эти навалятся на нас, а за ними конные ринутся. А не упреждал ли я тебя, воевода, от Дашковича всякого жди.
Подал Хабар знак, и ударили пушки, захлопали пищали, полетели стрелы. Рассыпалась казачья толпа, откатилась от стен.
К вечеру и орда подошла к городу. Сам Магмет-Гирей подступил к Рязани. Стали ордынцы готовиться к приступу, таран ладить, пушки вокруг крепости устанавливать.
Прищурившись, Магмет-Гирей смотрел на обнесенные глубоким рвом крепостные стены. Хан сердился. Вторые сутки топчется Дашкович — и все попусту.
Магмет-Гирей оглянулся. Позади безмолвствовали мурзы, а с ними любимец хапа, брат Сайдат. Поодаль, на зеленой траве, ханские нукеры натягивали шелковый шатер.
На душе у хана потеплело. Он вспомнил о молодой русской красавице, новой жене, которую везет из этого похода. Она украсит его бахчисарайский гарем.
Крючковатым пальцем хан поманил мурзу Аппака. Бросил резко:
— В город. Пускай встречают. Они мои данники. Их князь и бояре это признали!
Мурза Аппак взлетел на коня, полы халата крыльями, понесся к городу.
Но мурзу в Рязань не впустили. Хабар со стены нагнулся, спросил:
— Чего надобно?
Аппак покраснел от натуги:
— Ваш князь — данник могучего хана Магмет-Гирея, и вы, рязанцы, его холопы. На то князь Василий и бояре его дали хану грамоту. Открывайте ворота, встречайте великого Магмет-Гирея!
— Я грамоты таковой не видывал и твоим словам, мурза, веры не даю! — возразил воевода. — Посему хана в город впускать отказываюсь. Так и передай Магмету!
Следом за мурзой подскакал к городским воротам ханский брат Сайдат-Гирей с толмачом. Толмач пергаментным свитком потряс, закричал:
— Возьми грамоту, читай!
Чуть приоткрылись ворота, вышел атаман Фомка, принял свиток, ответил:
— Прочитаем, тогда и ответ получите.
И снова со скрипом затворились кованые ворота.
Долгая, тревожная ночь. Степь гудела многоголосо. Ржали кони, звенело оружие, скрипели колеса.
Не спали рязанцы, ждали приступа.
К утру все стихло.
Наступил рассвет. От Оки тянулся туман. Но вот разорвало молочную пелену, и открылась разом степь. Не поверили рязанцы: нет ни орды, ни казаков приднепровских. Ушел Магмет-Гирей, отступил.
Глава 17
За колокольным звоном
Кровавые раздоры. В хоромах у Михайлы Глинского. Идут полки московские на Казань. Русский город Васильсурск. За колокольным звоном
День воскресный, и на Пушкарном дворе тихо. Укрывшись за барачной избой, Игнат, щелкая большими ножницами, стрижет Сергуню. Ножницы тупые, не режут, а рвут волосы пучками. Сергуня терпит.
Волосы падают на землю, ложатся на колени. Время от времени Сергуня щелчком сбрасывает их. Вдруг его рука замирает. В клоке волос заметил одну седую волосину. И не хотел верить. Неужели это он, Сергуня, седеет? Промолчал, лишь подумал: «Какой же мне год?» Долго загибал пальцы, беззвучно шевелил губами. Сосчитал.
«Никак без трех лет тридцать. Эвона, как время-то проскакало. Уж на Пушкарном дворе как на тринадцатое лето перевалило… А кажется, вот вчера пришли со Степаном в Москву».
Вздохнул Сергуня, хотел об ином помыслить, но не мог. В дворяне служилые Степан попал. На Аграфене сам великий князь женил его и Берсеневу вотчину во владение отдал.
Не скажешь, что когда-то Степан ковш с литьем таскал. Нынче ходит по Пушкарному двору боярином, на люд покрикивает. Сергуню с Игнатом не замечает, а уж разговоров и вовсе не заводит, словно и не знались никогда.
Крут Степан с мастеровыми, никому от него поблажки нет. Работать заставляет с утра и до полуночи. Совсем недавно литейку новую задули, теперь и совсем передыху не даст. Народ ропщет. Степан на Пушкарном дворе за мастеровыми догляд учинил крепкий.
Немец Иоахим — и тот его побаивается. Боярин Патрикеев все ему передоверил.
Закончив стричь, Игнат не спеша завернул ножницы в тряпицу, хлопнул Сергуню по плечу:
— Пригож! Экой! Право слово. А то, ровно овца, шерстью зарос.
Заглянул Сергуне в глаза.
— О чем задумался?
— Да ни о чем. Степана вспомнил.
Игнаша рукой махнул:
— Нашел о чем поминать. Аль соскучился, так завтра поглядишь. Спозаранку шуметь зачнет. Запамятовал, как на него покрикивали.
Сергуня перевел разговор:
— Слыхал, сказывают, государь на Казань рать собирает?
Игнат кивнул:
— Ордынцы Руси бед причинили предостаточно.
— Податься и нам в ратники, а, как мыслишь, Игнаша?
— Нам, мастеровым, с Пушкарного двора хода нет. Если разве в бега удариться.
Но в то лето на Казань не ходили. Проведали в Москве, что ордынские бирючи за Перекопом, по торгам вещали: Магмет-Гирей ханам малых орд и мурзам объявил по осени идти на Русь.
Видать, понравилась крымскому хану прошлогодняя добыча, сызнова потянуло. В Кафе и Астрахани ордынцы вели торг русским людом. Продавали невольников в Турцию и Персию…
Государь с пешими и конными полками стал на Оке, перекрыл хану дорогу на Русь. Но Магмет-Гирей не повел орду на Москву ни осенью, ни весной следующего года.