Земля незнаемая
Шрифт:
Воротился Сергуня к обозу, увидел, сидят мужики у костра и из котла поочерёдно поддевают деревянными ложками кашу. Рядом с ними кто-то четвёртый примостился. Подошёл отрок поближе и вдруг, заслышав голос, остановился в испуге. Узнал по голосу старца Серапиона. И рассказывал он о пожаре в ските.
Маленький рябой мужик перебил Серапиона:
– Вот вишь, ты, старец, сказываешь, что молельню Вассиановы люди сожгли, а тебе чудом удалось спастись. Мы же иное слышали. Дорогой подобрали мы парня, так, с его слов, скит сжёг старец. Уж не ты ли? Кому из вас верить?
– А куда отрок подевался?
– вспомнил о Сергуне другой мужик.
– Надобно ему каши оставить.
Но Сергуне уже не до еды. Попятился он, за деревом укрылся. Постоял маленько, затем осторожно, чтоб не заметили, выбрался за монастырские ворота и, не став дожидаться конца ночи, поспешил уйти подальше от монастыря.
Под Москвой чаще попадались сёла и деревни, многолюдней дорога.
Довелось Сергуне заночевать в одном селе. Зарылся в стоге прошлогоднего сена, угрелся. Ко всему ночь тёплая. Сено пахнет травами и прелью.
Утром вылез из стога, осмотрелся. Видит, село большое, домов десятка полтора. Хоромы боярские обнесены тыном, избы смердов по обе стороны боярской вотчины, за селом пашня.
Заглянул Сергуня на боярское подворье: клети, конюшни, скотный двор, обилье. У самого крыльца хором отрок с ноги на ногу переминается. Парень Сергуню на голову перерос, а волос такой же белый, только кудрями вьётся. Посмотрел он на Сергуню и спрашивает насмешливо:
– И откуда ты такой выискался, ушастый?
Сергуня засопел обиженно, а парень уже миролюбиво говорит:
– Доведись тиуну на тебя наскочить, он бы тебе за сено по шее накостылял, а то, чего доброго, и плетей испробовал. Не поглядел бы, что ты не его боярина холоп.
– А ты откуда узнал, что я на сене ночевал?
– удивился Сергуня.
– По голове сужу. Отряхнись.
Сергуня провёл пятерней по волосам, спросил:
– Ты чего пнём стоишь?
– На правеже я, тиуном поставлен. Вчерашнего дня приехала Аграфена, моего боярина дочь, и уговорила: уведи да уведи ей коня тайком. Я и согласился. Конь с норовом, скинул её в кусты. Аграфена сарафан изорвала и сама исцарапалась. Вот тиун за то и наказал меня, хоть Аграфена и заступалась.
– Лют тиун?
– Ещё как! Боярину нашему Версеню под стать. Боярин на Москве, а тиун Демьян в селе… Тебя как звать?
– Сергуня.
– А я Степанка. Идёшь куда?
– В Москву.
– Возьми и меня с собой, вдвоём удачи пытать будем. Что мне здесь? Нет у меня ни отца, ни матери. Один я.
– Коли такое желание, пойдём, - обрадовался Сергуня.
– Чать, вдвоём веселей.
– Ты только, Сергуня, обожди меня вон там, у опушки. А я, как солнце закатится, к тебе явлюсь.
Аграфене нет и четырнадцати, но собой она видная, не в отца, нескладного, долговязого. Всем взяла боярышня, и телом, и лицом. Брови у неё стрелами вразлёт, ресницы пушистые, глаза чёрные озорные.
У Аграфены характер своенравный. То она важная, не подступись, а то вдруг словно бес в неё вселится, уйдёт с дворовыми отроками на омутные места за кувшинками либо ещё чего затеет. И тогда нет с ней сладу. Не всяк из отроков одолевает её в борьбе, вот разве что Степанка. Из всех мальчишек выделяла его Аграфена за силу и ловкость. А может, и за то, что красив Степанка лицом…
Боярин-батюшка Аграфену за озорство и в горенку запирал, и поучал, да всё не впрок. Вот и нынче, не успела в село приехать, как с коня свалилась.
Теперь сидит Аграфена у открытого оконца, мечтает. На ссадины дворовые девки листья подорожника наложили, а сарафан мастерицы в переделку взяли.
Сгустились сумерки, и в горенке стемнело. Не заметила Аграфена, как Степанка, таясь, к оконцу пробрался.
– Аграфена, я это.
– Чего тебе?
– высунула голову Аграфена. Степанка не ответил, замер. Поблизости раздался голос тиуна Демьяна. Аграфена сказала шёпотом, и в глазах её блеснули смешинки:
– А не осерчал? Из-за меня наказали?
– Я на тебя не в обиде, хоть и наказывают без справедливости, - ответил Степанка.
– Да и не впервой, привык ужо.
– Потянулся к оконцу, сказал, чуть помедлив: - Пришёл проститься. Насовсем ухожу из села.
Аграфена брови подняла, спросила удивлённо:
– Куда собрался?
– Сам ещё не ведаю. Может, в Москву, а может, на окраину, в казаки…
– А я как, Степанка?
– А что тебе? У тебя отец боярин.
– Эх, Степанка, а я мыслила, друг ты мне, - укорила Аграфена.
Степанка виновато возразил:
– К чему говоришь такое. Я тебе друг, сама ведаешь. Да только жизнь у меня здесь постылая. Тиун аки зверь, родства нет никакого. А ты же сюда в редкие дни наезжаешь, всё больше на Москве.
– Ну и уходи, - надула губы Аграфена.
– Не держи на меня обиду, - сказал Степанка, - дай час, буду я именитым, тогда ворочусь к тебе.
Аграфена хихикнула.
– Ты? Аль боярин ты? Вот ужо не знавала, чтоб смерд да именитым стал…
Но Степанка не расслышал последних слов. Незаметно перебежал через двор, вышел за ворота.
У Сергуни шея заболела, вертит головой туда-сюда. Любопытно ему, что за город Москва.
А город и впрямь дивный. В цветенье садов, наливе распустившейся сирени, умытый утренней росой, в тихом пробуждении.
Прочно, как богатырь, стоит он на слиянии рек Москвы и Неглинной. Крепость - Кремль со времён князя Дмитрия Донского в камень взят. Земляной город, Белый, Китай-город…
Посады мастеровых: тут тебе горшечники, кожевники, плотники, кузнецы и иной ремесленный люд. Живут тын к тыну, изба к избе, тёс да солома. В частые пожары огню раздолье.