Земля обетованная
Шрифт:
Те нагнали их.
Смерили ее взглядом и зашагали дальше еще скорей, а потом, смеясь и подталкивая друг друга, кинулись бегом прямо к бару. Один из них закричал: «Кукареку!»
Мэри дрожала как лист.
— Вон она, школа! — нетерпеливо указал Джон. Ярко освещенный вход в убежище.
Она на миг крепко прижала сына к себе и вошла внутрь.
3
Пока он спал подле нее, Хильда пыталась умирить свою тревогу, перебирая в памяти то, что только что было между ними. Секс можно сравнить с нежданным подарком, думала она: разворачиваешь его, а что внутри — не знаешь, только догадываешься, что что-то хорошее, ни на что другое не похожее.
Даже наедине с собой она стеснялась вспомнить некоторые подробности, и в то же время ей не хотелось ничего Упустить, хотелось насладиться всем по порядку, испытывая в то же время чувственное удовольствие от того, что Дуглас лежит тут, рядом. Она была безумно влюблена в него; ничего подобного с ней никогда прежде не случалось, как торжественно и без тени иронии заявила она ему, — вот только ей никак не удавалось выразить словами, почему именно на Дугласе остановила она свой выбор.
Хильда жила одна в маленькой квартирке на первом этаже, в южной части Лондона. Она была ровесница Мэри, они даже родились в один месяц. Дуглас прекрасно представлял себе ее прежнее окружение и восхищался тем, как она сумела выбиться, не отрекаясь от него окончательно. Она была родом из семьи очень большой, очень бедной и очень недружной. Лишения, отсутствие привязанности среди членов семьи, болезни, незаконченная школа, заброшенность, всеобщее равнодушие вывели ее на рынок труда в пятнадцать лет, замкнутую, неуверенную в себе, болезненную, малообразованную и вдобавок совершенно одинокую, так как родители, сорвавшись в очередной раз с места, именно в это время пустились в трудные скитания по центральным графствам страны. И тем не менее в душе ее постоянно, хоть и слабо, мерцала неистребимая, сама собой возникшая, радость бытия. Она сквозила в мимолетных насмешливых взглядах, искоса бросаемых Хильдой на людей напыщенных, хамоватых, придирчивых, напоминавших тех, кто начальствовал над ней в первые годы службы, — годы, проходившие в нетопленых конторах, с принесенными из дому бутербродами в ящике стола.
Постепенно она начала устраивать свою жизнь. Поступила в вечернюю школу, а затем на заочные курсы, съездила за границу, походила по музеям; раз начав расширять свои знания, она уже не останавливалась.
Занялась Хильда самообразованием в двадцать лет. К тридцати годам она создала себя заново. В Британском институте кинематографии, где она служила, ей предоставили возможность вести самостоятельную и интересную исследовательскую работу — это помимо исполнения прямых обязанностей «ассистента», или, точнее, машинистки высшего класса, что давало ей средства к существованию. Всю свою энергию она тратила на то, чтобы сделать что-то из своей жизни, и на карьеру сил у нее просто не оставалось.
С семейной жизнью ей не повезло. Она обладала внешностью скорее изящной, чем броской: светлые волосы, светло-серые глаза, легкая поступь. До встречи с Дугласом она любила по-настоящему только один раз, и ее вина, что из этого ничего не получилось — слишком уж многого она хотела. Все было объяснимо, все простительно: она была слишком молода, ни за что не хотела связать себя, он был слишком молод, неуверен в себе; его не интересовали ни музыка, ни книги, ни искусство, тогда как ее интерес к ним постоянно возрастал. Разрыв с ним она оплакивала три года; гордость не позволила ей вернуться к нему, хотя несколько раз она испытывала сильнейшее желание сделать это. Когда она узнала, что он женился, ей стало плохо. После этого у нее было несколько романов, но ни одного серьезного.
Хильда не была распутницей. Не была она и пуританкой. Ее целью был не секс, не успех, не безмятежная жизнь, не деньги, даже не брак — целью ее была Любовь. Ей хотелось огромной, единственной любви, служению которой она отдала бы себя без остатка, на которой была бы сосредоточена вся ее жизнь. То, что она полюбила Дугласа, было несчастьем. А то, что Дуглас полюбил ее, только усугубило это несчастье. И вот теперь, она знала это, он хочет оставить ее.
Она в любой момент могла вызвать в памяти все этапы их любви и сейчас, лежа в кровати в комнате с незашторенными окнами, через которые вливался ясный свет предвесенней луны, бледнивший его кожу, она тихонько водила пальцами вверх и вниз по его спине и вспоминала все, что было между ними.
Сперва, очень долго, около двух лет, почти ничего и не было. Дуглас часто бывал в Институте кинематографии, предлагая и выполняя разные работы. Они обменивались несколькими словами, взглядами, и на этом дело кончалось. Как-то раз после служебной вечеринки, на которую Дуглас забрел случайно, полупьяный, да еще в компании человека, с которым только что сильно повздорил, он слишком грубо приударил за ней. Она дала отпор, и он тотчас отступил. На следующее утро позвонил и извинился.
Затем, думала она, осторожно доставая воспоминание из складов памяти и медленно разворачивая его, затем был тот раз, когда они объяснились. Произошло это в маленьком кафе, куда они пошли выпить чаю, после того как он целый день редактировал тексты, а она печатала свои стенограммы. Глаза их встретились. Он взял ее руку и осторожно сжал, и вдруг ее душа, все, что составляло ее жизнь, переселилось на миг в него, а затем вернулось обратно, прихватив с собой и его любовь. Вспомнила она и его первые слова после этого безмолвного соприкосновения душ — правда, это воспоминание всегда причиняло ей боль, но она никогда не давала себе пощады.
— Зря это, — сказал он, но не выпустил ее руки.
— Согласна, — ответила она, прислушиваясь к своему, такому знакомому голосу, оживленному и даже щебечущему, в то время как все ее чувства оцепенели и напряглись. — Безнадежное предприятие, — прибавила она, не преминув улыбнуться.
— Безнадежное. Следовательно, надо поставить на нем крест, — сказал он тоже с улыбкой.
Но они не шутили.
— Такова и моя точка зрения, — сказала она.
Он по-прежнему держал ее руку. Они весело улыбались друг другу.
— Глупо, правда?
— Ужасно глупо. Просто ужасно. — Она помолчала и отняла свою руку. — Но одно я знаю твердо — в близкие отношения с женатым человеком я никогда не вступлю. Кое-кто из моих приятельниц сильно на этом погорел.
— И кое-кто из моих приятелей исковеркал из-за этого себе жизнь.
— Может, наши приятели и приятельницы были знакомы между собой, — сказала она.
— Значит, номер не пройдет?
— Вон вы какой догадливый.
— Вы меня еще мало знаете.
— Я всегда знала, что вы очень способный.
— Вы просто прелесть.
Ее снова охватило желание уйти в него, раствориться в нем — забыв обо всех этих штампах, избитых фразах, забыв о том, как обстоит все на самом деле. Она чувствовала, что встретила человека, которого искала всю жизнь, что путь, проделанный ею от жизни в тесноте, в неприязни, жизни ненужной и безвестной, с самого начала вел к этой цели — до сих пор неведомой, но теперь вдруг открывшейся ей. Вот только в собственность получить его она не могла.
— Вы просто прелесть, — повторил он.
— Вы не должны так говорить, — решительно сказала она. — Не должны!
Больше года все оставалось по-прежнему. Он видел ее редко, и никогда наедине, — в конторе, мимоходом в баре, как-то раз на вечеринке. Его жизнь шла своим чередом, ее тоже. Но, встречаясь, они всякий раз чувствовали, что жизнь готова одарить их, стоит им захотеть принять ее дар.
Странно это было. Ни один из них нисколько не сомневался в себе. Между ними не было и тени флирта. Узы, связывавшие их, были легки и прозрачны, как воздух. Сейчас, оглядываясь на те дни, Хильда думала, что лучшего времени она в жизни не знала. Словно любовь вселяла в нее уверенность, никогда прежде не испытанную, что она недосягаема ни для чего дурного…