Земля обетованная
Шрифт:
— По-моему, у тебя нет оснований быть на меня за это в претензии, — возразила Мэри.
— Может, и нет. — Дуглас хотел было переменить тему, но ее упрямство раздражало. — Казалось бы, сейчас самое время поговорить начистоту, — сухо прибавил он.
— Нет, вы только послушайте! — мгновенно вскинулась Мэри. — Из-за твоей вечной лжи наш брак и распался.
— Ты действительно так думаешь?
— Да.
— Хорошо. — Дуглас помолчал. — Хотя на это можно возразить, что если бы я тебе не лгал, то кончилось бы тем же, только гораздо раньше. Иногда ложь предотвращает что-то или помогает потянуть время, чтобы дать вырасти новой коже. Иногда она способствует выживанию. Как плесень.
— Но то, что после нее останется, вряд ли кому-то нужно.
— И то правда, — согласился Дуглас. — Но на это можно возразить — и не без основания, как мне кажется, — что ложь является проявлением нежных чувств, любви даже, хотя бы потому, что она сопряжена с риском, причем — что самое важное — с риском для себя, то есть для меня. Ведь больше всего вреда ложь, причиняет лжецу.
— Ты неподражаем! — сказала она.
— И тем не менее это так. — Своим замечанием она только воодушевила Дугласа. — Солгав, человек налагает на себя бремя. И воздействие лжи на лжеца не менее — если не более — пагубно, чем на того, кому, лгут. Потому что как следствие нарушается чувство реальности.
— Бедный! Сколько тебе, наверное, приходилось страдать!
— Очень много, чтоб ты знала.
— Почему же ты не бросил?
— Я и бросил.
— В конечном счете.
— Да.
— И теперь ты больше не врешь?
— Нет.
— Значит, я уже не стою того, чтобы мне врать?
— Браво!
— Ты все еще встречаешься с той женщиной?
— Да.
— Ты… спишь с ней?
— Нет. — Дуглас помедлил лишь долю секунды. — А ты с ним?
— Я тебе не скажу, Дуглас. Прости!
— Значит, спишь.
— Прошу тебя.
— Спишь, — повторил он скучным голосом. — Я только что осознал это. Конечно, спишь. — Он помолчал. — О господи!
Во время паузы Дуглас вдруг почувствовал, что какая-то часть его — и притом немалая, — оторвавшись, вдруг отлетает от него.
Разумеется, она спала с ним. Мы решили. Так! Ну и, разумеется, он не имеет никакого права говорить что-либо по этому поводу. Но сознание, что ее верность, ее чистота, да, именно чистота, — все, что он принимал как должное и чем восхищался в ней, внезапно и навсегда ушло, было для Дугласа тяжким наказанием за его прошлые провинности. Он знал, как дорожила она своей верностью, теперь это стало делом прошлого.
И однако почти одновременно в сердце робко постучались две другие мысли. Во-первых, он понял, что его реакция, учитывая его собственное поведение, представляет собой отвратительную смесь лицемерия, ханжества и допотопного мужского гонора: «Что можно Юпитеру, того нельзя быку!» Во-вторых, он испытал облегчение. Очень просто: счет вдруг сравнялся, давая им возможность снова разговаривать на равных — словно они вернулись к моменту своего первого знакомства, когда оба имели за спиной одинаковый опыт, были одинаково готовы игнорировать прошлые увлечения друг друга. Однако все это было лишь предчувствие елея, который прольется в будущем на его раны, сейчас же Дуглас оказался в полной растерянности.
— Вот, значит, как, — сказал он, чтобы что-то сказать.
Мэри улыбнулась — на какой-то момент у него сделалось детски озадаченное выражение, которое она так хорошо помнила с первых месяцев их совместной жизни, — но тут же одернула себя. Линия поведения была ею выработана, и она от нее не собиралась отступать.
— Да, — сказала Мэри. — Значит, так.
Она встала и зажгла свет. Они находились в ее квартире, в комнате, до жути похожей на их прежнюю гостиную и в то же время совсем другой. Эта была наряднее, нравилась ему больше. Ему все нравилось здесь: сочетания цветов, расстановка мебели, ковры, картины и книги, порядок, покой.
— Мне до смерти надоело мое жилище, — сказал он.
— Я думала, оно тебе нравится. Как ты называл его? Келья. Вот именно. Монашеская обитель. — Она усмехнулась.
— О боже, — простонал он. — Действительно называл. Вполне в моем стиле. Да. Вообще-то это дыра.
— Что ты собираешься делать?
— Переехать сюда?
— Получилось это у тебя как-то крайне неубедительно, — серьезно и грустно заметила Мэри.
— Знаю.
— Ты правда хочешь этого?
— По-моему, да.
— Насколько я понимаю, ты все еще встречаешься с той женщиной. Почему ты не переедешь к ней?
— Не хочу.
— Бедненький Дуглас.
— Не такой уж бедненький. — Он встал. — Ладно. Ты хочешь, чтоб я ушел?
— А ты хочешь уйти?
— Таким путем, моя милая, люди доводят друг друга до умоисступления.
Дуглас подошел к Мэри, взял ее за плечи, твердо посмотрел на нее и поцеловал.
— Сейчас я уйду, — сказал он. — Приду в субботу за Джоном. Хочу сводить его на футбол.
Дуглас готов был поклясться, что на какую-то секунду Мэри искренне захотелось не отпускать его. Но это ему, очевидно, померещилось. Он пошел к двери.
— Джон рассказывал, что вы ходили с ним в Тэрстоне на рыбалку, — сказала Мэри. — Я и не знала, что ты умеешь рыбу удить.
— А я и не умею. Придумал по ходу действия.
— Во всяком случае, ему понравилось.
— Он отличный мальчишка. Мне с ним очень хорошо. И я с твоего разрешения намерен позволять себе это удовольствие чаще.
— Прекрасно.
— Так. Ну что ж — назад в келью.
— Спасибо, что зашел.
— Спасибо за угощенье!
— Весьма скромное.
— Все было очень вкусно.
— Ну, спокойной ночи!
— Спокойной ночи.
Он ушел. Мэри села и постаралась собраться с мыслями. У нее появилась твердая надежда, что она выкарабкается. Несомненно. Впервые за целый год она могла с надеждой смотреть в будущее. Дуглас помог ей. Так хорошо он уже давно на нее не действовал, наверное несколько лет.