Земля перелома
Шрифт:
Одет четвертый также совершенно отлично от первых трех. На нем вся одежда темная, точно цвет не разобрать, но то, что не в белое с серебром, как у остальных, точно. Из того что разобрал. На плечах шкура, свисающая до пояса, под ней можно разглядеть тускло поблескивающее железо. Толи кольчуга, толи доспех. На голове шлем без забрала. Явно много кожаных деталей. Все скрепит, бренчит и позвякивает. Под стать обладателю, который пыхтит как пневматический пресс на каждом шагу. Пожалуй, он меня и разбудил, от остальных ни звука не донесется.
Заметил, что после того как выбрался из земли, мой обостренный за грани человеческих возможностей слух, значительно ослаб. Нет, он не стал обычным, но уровень восприятия упал на порядок. Как появится возможность природу таких изменений буду по возможности
Тем временем я продолжил разглядывать процессию. В замыкающей тройке, кроме их вида, было еще нечто, заставляющее взгляд цепляться, возвращаться к ним вновь и вновь. Присмотрелся, так и есть. А невысокого то на веревке ведут. Руки он держит вместе, похоже, связаны в запястьях, А от пояса вперед и назад, к сопровождающим, протянулись веревки, которые те держат в руках. Причем идущий перед пленником периодически, недовольно оборачиваясь, дергает за свой конец, подгоняя связанного.
Похоже на то, что пленника взяли, а теперь ведут в лагерь или поселение. Пленный, естественно, не горит желанием сокращать время в пути, по возможности замедляясь. Совсем уж сбавлять скорость ему не дают, стоит чересчур сбавить скорость и следует ощутимый тычок древком копья в спину.
Отряд тем временем вышел на поляну, уже определяемую мной как мою, и начал располагаться на привал. Пленного привязали к дереву, привязав за поднятые руки, перекинутой через сук веревкой, после чего оставили в покое. Конвоиры же, оставив одного в охранении, строились отдыхать. Из небольших заплечных сумок были извлечены фляги и снедь. По мере того, как из свертков начали появляться хлеб, мясо и какие-то фрукты, я решил подобраться поближе, выходить на контакт пока не хотелось, а вот позаимствовать, при случае, немного провизии показалось не самой плохой идеей. К тому же между собой высокие аборигены переговаривались очень тихо, с дерева не расслышать, а бурчание пленника, хоть и слышное со стороны, разобрать не представлялось возможным, даже отдельные слова вычленить не удалось. А узнать о том, что тут происходил было бы полезно. Приняв решение, я начал медленно спускаться с дерева. Сделать это бесшумно удалось помогли глубокие трещины в коре, которыми был вдоль и поперек изрезана вся поверхность дерева. Спустился как по лестнице, только сначала перебрался на другую сторону, так чтобы ствол дерева скрыл меня от нечаянного взгляда наблюдателей с поляны.
Пока спускался с дерева и искал лежку поближе к отдыхающим, они закончили ужин, попрятали съестное обратно в мешки и теперь полулежа переговаривались. Было видно, что чувствуют они себя уверенно и расслаблено, разговор шел не спешно, и едва слышно. Охранявший же пленника абориген лишь однажды подошел к отдыхающим и быстро перекусив снова поднялся на ноги, он явно не был расположен расслабляться. Все больше ходил по поляне, останавливался подолгу, высматривая что-то в лесу, от чего мне приходилось подолгу замирать и полностью прятаться под приглянувшейся корягой, каждый раз, как такая остановка происходила с моей стороны.
По изредка доносящимся до меня отрывкам разговора стало понятно, что язык говоривших мне не знаком, ни единого слова понять не удалось. Судя же по интонациям, разговор велся о чем-то не сильно важном, но насколько можно доверять интонациям? Во многих языках интонации, если что-то и значат, могут подразумевать абсолютно различное. Только из того, что изредка то один, то другой в разговоре смотрели в сторону пленника, можно было предположить обсуждение как раз его. Пленник, кстати, привязанный к дереву так, что даже перетаптываться с ноги на ногу было затруднительно, подтянутый к ветке за руки, стоять он мог только, вытянувшись по весь рост, вел себя смирно. Ворчать прекратил и лишь пыхтел, недобро поглядывая на остальных.
Спустя полчаса разговор, судя по всему, подошел к некоему завершению и один из отдыхающих, надев на голову шлем с длинным плюмажем, поднялся и направился к пленнику. Второй же положил под голову свернутый плащ улегся спать.
Воин направился к пленнику не напрямую, а сделал крюк до дозорного. После короткого разговора тот прекратил свое бдение и направился к отдыхающему, где, не теряя времени, последовал примеру и улегся рядом. Смена караула. Интересно, а как часто они сменяются? Вопрос не праздный, мой желудок настаивал на том, что позаимствовать одну из сумок с припасами будет очень и очень правильным продолжением. Не красиво конечно и кто знает, к каким в будущем последствиям кража может привести, но желудок уверенно утверждал: "Бери пока спят и вали по-тихому, не обеднеют!". В чем-то я был с ним согласен, только хотелось еще разобраться с пленником. Не то чтобы я решил избавить мир от скверны, но уж больно заинтересовало меня то, что новый караульные не стал наматывать круги по поляне, а направившись к привязанному бородачу завязал с тем разговор. И разговор явно был не дружеской беседой. Караульный что-то говорил, тихо, но как мне показалось с угрозой в голосе. Изредка пленный отвечал, причем говорил он на языке высоких аборигенов с явным акцентом. Смысла слов я не понимал, но отдельные повторяющиеся слова он коверкал так, что вопрошающему приходилось переспрашивать, иногда стимулируя пленного зуботычинами. На которые правда тот реагировал вяло, видно было что мужик он хоть и не высокий, но крепкий и сильный, подозреваю, что если бы не прочные веревки и двое спящих охранников, которым вскочить и помочь коллеге, раз плюнуть, то свернуть в бараний рог собеседника не просто очень хочется, но и запросто.
А самое главное, пленный ругался, и не абы как, а на русском. После каждого тычка охранника от него следовали краткие и не замысловатые, но вполне понятные и такие родные ругательства. Выговор был оригинальный, слова получались рубленные и однотипные, но было понятно, с языком он знаком. А раз ругательства он произносит именно на нем, то очень вероятно, что язык ему знаком хорошо, возможно даже родной. Этот вывод и определил все мои дальнейшие действия.
Я твердо решил. Пленника надо вызволять. Не знаю, как поведут себя охранники, выйди я к ним для разговора, но вот с ним у меня проблема коммуникации стоять не будет. Даже если из русских слов он знает только ругань, то все равно велик шанс, что приведет меня туда, где он их нахватался.
Оставалось решить одну проблему. Как сделать так, чтобы все прошло тихо? Просто подкрасться сзади и вырубить охранника, говорящего с пленным нельзя. Я понятия не имею как отреагирует сам связанный, а то что он то меня при таком маневре точно увидит, сомнений не вызывает. Ну как выдаст случайно? В том, что выдавать меня специально пленный не станет говорили уж сильно недобрые взгляды, бросаемые на пленителей. А то что пленник все же отвечал на их вопросы давало предположить, что до более продвинутых способов допроса он доводить не хочет. Надо сделать все, когда караульный решит-таки пройтись по периметру. Желательно в стороне, так чтобы пленный вообще ничего не видел. А делать, к тому же, придется быстро и тихо, будить остальных мне не улыбается. С одним то человеком я справлюсь почти при любом раскладе, пусть он даже вооружен будет по последнему слову техники, тем более что внезапность на моей стороне, но вот с двумя, а то и с тремя, тренированными мечниками, уверенности нет. О том, что оружие у них не для красоты можно было судить по естественности, с которой они его носили и пластике движений самих воинов. Ничего лишнего, все движения лаконичны, но плавны и быстры. Так дилетанты двигаться не могут. Дело надо делать тихо и быстро, пусть себе и дальше спят.
Не став дослушивать разговор я переместился к другой стороне поляны, в невысокий кустарник, вдававшийся этаким языком на поляну и стал ждать. Беседа или допрос продлились еще некоторое время и дозорный оставил пленника, наградив его напоследок ощутимым ударом в живот коленом. От чего пленный закряхтел, сплюнул под ноги обидчику и вновь обложил матом, добавив себе симпатии в моих глазах. Уж больно искренне все звучало. А вот надменное выражение лица охранника милосердия мне не прибавило, захотелось не просто вырубить его, а желательно сделать это так, чтоб ухмылку это поглубже внутрь забить.