Земля родная
Шрифт:
— Это мы промахнулись! — смущенно признался Панков.
— А чтоб не грешили больше, буду сидеть около вас, — строго сказала она и грузно опустилась на стул.
— Ну, так что же вы меня о Москве-то не спрашиваете? — лукаво усмехнулся Зот Филиппович.
— Спросим еще. Ты пока закуси с дороги, — подчеркнуто-равнодушно сказал Мирон Васильевич, но слова его говорили совсем о другом: «если начнешь тебя спрашивать, так ты еще дольше затянешь».
Варвара Павловна поняла, куда клонил Панков, и в тон ему сказала:
— Успеется. Ты ешь, а то пельмени остынут.
И
— Уф-ф!.. Как хорошо дома!.. Ну, Мирон, а теперь давай о новостях поговорим… А Надежды все нет?
— Задержалась где-то…
— «Где-то!».. Известно где! Докрутится она до беды с этим долговязым. Докрутится!
— За что ты так не любишь Трубникова? — осторожно спросил Панков. — Вот увидишь — из парня сталевар получится.
— Сталевар! — поморщился Красилов. — Дождется весны — и тю-тю! Знаю я этих голубчиков.
— Ты обещал московские новости рассказать, — попытался переменить разговор Панков.
Но попытка не удалась. Глядя в сторону, Зот Филиппович говорил с раздражением:
— Вот что я скажу тебе, Мирон ты мой Васильевич. Твоего Трубникова я не знаю. Это пока пустой звук для меня. А Надежда — дочь родная. Пусть она уже взрослая девица. Слишком много труда я вложил, чтобы стала она человеком. Труда и нервов. Ну-ка, вспомни один разговор. Годков пяток прошло кажется, да? Как вся родня ополчилась на меня, ты помнишь? Инженер, начальник цеха, заставил свою родную дочь, единственную, идти в цех на грязную работу!.. А я настоял. Пусть у станка поработает, если хочет быть хорошим инженером. Пусть няней походит возле больных с суденышком, если собирается стать толковым врачом. Так-то вот!.. А теперь все прахом полететь может. Надежда на рабфак собирается поступить. До рабфака ли, до инженерства ли ей теперь, когда этот балбес Трубников возле нее крутится?
— Зря ты так, Филиппыч. Будет она на рабфаке. Будет! Да еще и Сережку потянет за собой, — возразил Панков. — Как-никак, у парня восемь классов.
— Гм… «Восемь классов»! Мед бы пить твоими устами… Ладно, не будем спорить, — смягчился Зот Филиппович, но закончил все-таки ворчливо: — Тебе бы, Мирон, не сталеваром, а защитником быть.
На столе появился самовар. Зот Филиппович за чашкой чая сообщил московские новости. Во-первых, двух сталеваров и шесть подручных надо немедленно отправлять в Магнитогорск. Во-вторых, на Златоустовском заводе будут сооружать блюминг, третий советский блюминг. В-третьих, начнется строительство нового мартеновского цеха на заводе.
— Чуешь, что это значит! — глаза Красилова горели. — Много нам надо сталеваров!.. Раз уж ты, Мирон Васильевич, горой стоишь за Трубникова — бери его к себе в подручные. — И закончил буднично: — А начальником того нового мартена назначили меня.
Все морщинки на лице Панкова так и засветились:
— Хорошие вести привез, Филиппыч!
Хозяйка из какой-то секретнейшей кладовки извлекла графинчик сладенькой наливки.
…Поздно ушел Панков из дома Красиловых. Проводив его, хотя это и так было ясно, Зот Филиппович спросил:
— Надежды все нет?
Варвара Павловна пожала плечами. Зот Филиппович проворчал что-то невнятное и ушел в свою каморку.
Нет, не легко быть отцом взрослой дочери!.. А матери разве легче?
Наконец пришла Надя. Запорошенная снегом, разрумянившаяся, свежая, пахнущая морозом. Обычно озорные глаза ее светились радостью и счастьем. Может быть, в другую минуту Варвара Павловна залюбовалась бы своей дочерью — этакая красавица выросла! Но сейчас она сказала скрипучим голосом:
— Имей в виду, Надежда, я запрещаю тебе так поздно ходить по улицам с неизвестными людьми.
— Да какой же он неизвестный, мамочка? Он же в нашем кружке самодеятельности… — весело затараторила Надя. — А где же Мирон Васильевич? Ведь еще и одиннадцати нет.
— Перестань трещать. Раздевайся и ложись.
— Ты меня голодом хочешь заморить, мамочка. Разреши хоть перекусить. Вот столечко. — Она подскочила к матери и показала ноготок мизинца. — А папочка что?
— У себя твой папочка.
— И замком щелкнул?
— Щелкнул…
— Ясно. Это, наверно, из-за тебя? Стопочку пожалела, да?
— Не твое дело! Спать ложись.
— Голодная?
— Ешь скорее. Не тараторь.
Надя вздохнула и с сожалением сказала:
— Э-эх, мамочка!.. — Голос ее звучал обиженно. — Как жалко, что у тебя такое неважнецкое настроение. А я с тобой посоветоваться хотела, поговорить…
— «Неважнецкое»!.. И слово-то какое подцепила! Не иначе — от вздыхателя своего.
— «От вздыхателя»!.. Тоже словечко!
Мать замолчала, а дочь стала торопливо есть остывшие пельмени. Варвара Павловна поворочалась в постели минуту-другую, потом спросила своим обычным мягким голосом:
— О чем же ты хотела поговорить со мной?
— Да так… Пустяки… — уклончиво ответила Надя.
«Тоже характерец! Вся в папеньку родимого», — подумала Варвара Павловна. Надя поужинала, отнесла на кухню посуду, разделась, щелкнула выключателем и улеглась в постель.
Варвара Павловна спросила:
— Ну, так что же не говоришь?
— Потом, мамочка… Глаза слипаются…
Но ей не спалось. Она лежала с широко открытыми глазами. И если бы горел свет, мать увидела бы на лице дочери счастливую улыбку.
Глава 12
ПРИЗНАНИЕ
Скажи раньше Сережке, что он будет сидеть за одним столом вместе с Зотом Филипповичем, — он ни за что не поверил бы этому. Но все-таки это случилось.
Накануне Октябрьских праздников Наденьке исполнилось двадцать лет. Семейство Красиловых решило отметить это событие. Зот Филиппович сказал дочери, чтобы она пригласила своих приятельниц.