Земля
Шрифт:
Тогда старый господин ответил, не открывая шире той щели, к которой он приложил губы:
— Чорт бы его взял! Этот пес сбежал от меня много месяцев тому назад, и его здесь нет.
Ван-Лун не знал, что делать после такого ответа. Невозможно было говорить о покупке земли самому старому господину без посредника, а драгоценности жгли его грудь, как огонь, и ему хотелось отделаться от них и еще больше того хотелось купить землю. Он мог засеять еще столько же земли, сколько у него было, ему хотелось купить хорошую землю дома Хуанов.
— Я пришел поговорить относительно небольшой суммы денег, —
Старый господин сейчас же захлопнул ворота.
— Денег нет в этом доме, — сказал он громче, чем говорил до сих пор. — Этот вор и грабитель, управляющий — чорт бы взял его мать и мать его матери, — забрал все, что у меня было. Долгов платить нечем.
— Нет, нет, — отозвался Ван-Лун поспешно, — я пришел отдать деньги, а не получать долг!
Тут послышался резкий визг незнакомого Ван-Луну голоса, и вдруг какая-то женщина просунула голову в ворота.
— Вот этого я уж очень давно не слыхивала, — сказала она язвительно.
И Ван-Лун увидел, что на него смотрит красивое и злое, сильно накрашенное лицо.
— Входи! — сказала она с живостью и раскрыла ворота достаточно широко, чтобы он мог пролезть в них, а потом за его спиной, покуда он стоял во дворе и изумлялся, снова плотно задвинула их засовом.
Старый господин стоял перед ним, кашляя, и пристально смотрел на него, кутаясь в запачканный халат из серого атласа; на подоле халата болталась обтрепанная и грязная меховая оторочка. Сразу было видно, что когда-то этот халат был очень хорош, потому что атлас все еще был тяжел и гладок, хотя весь в пятнах и так измят, как будто в нем спали. Ван-Лун смотрел на старого господина с любопытством и со страхом, потому что он всю жизнь боялся обитателей большого дома; казалось невероятным, чтобы старый господин, о котором он слышал так много, был вот эта старая развалина, внушавшая не больше страха, чем его старик-отец, и даже меньше, потому что отец был опрятный и добродушный старик, а старый господин, который раньше был толст, теперь похудел, и кожа обвисла на нем складками, и он был немыт и небрит, и рука у него была желтая и дрожала, когда он гладил подбородок или дергал себя за дряблые губы.
Женщина была довольно опрятна. Ее лицо с резкими чертами было красиво хищной красотой, словно у ястреба, нос с горбинкой, острые черные глаза, бледная кожа, плотно обтягивающая скулы, твердые красные губы и щеки. Гладко причесанные волосы напоминали своим черным блеском зеркало, но по ее речам можно было догадаться, что она не из семьи господина, а одна из рабынь с визгливым голосом и злым языком. И кроме этих двоих — женщины и старого господина — на дворе не было ни души; а раньше здесь сновали взад и вперед мужчины, женщины и дети, суетясь и хлопоча о хозяйстве большого дома.
— Ну, а теперь поговорим о деньгах, — резко сказала женщина.
Но Ван-Лун колебался. Он не мог свободно говорить в присутствии господина, и это сейчас же заметила женщина, как и все другое. Она все замечала и понимала раньше, чем были произнесены слова, и визгливо крикнула старику:
— Ну, убирайся отсюда!
И престарелый господин ушел, не прекословя, волоча ноги и кашляя: старые бархатные туфли шлепали на ходу, то и дело соскакивая с его пяток. И Ван-Лун, оставшись наедине с этой женщиной, не знал, что ему говорить и делать. Его изумляла стоявшая кругом тишина. Он заглянул на соседний двор, и там тоже не было ни души. По всему двору были разбросаны кучи мусора и грязи, валялась солома, ветви бамбука, сухие сосновые иглы и засохшие стебли цветов, и видно было, что уже давно никто не брался за метлу и не подметал двора.
— Ну, деревянная голова! — сказала женщина так визгливо, что Ван-Лун подпрыгнул при звуке ее голоса: так был он визглив и резок. — В чем твое дело? Если у тебя есть деньги, покажи их!
— Нет, — ответил Ван-Лун осторожно, — я не говорил, что у меня есть деньги. У меня есть дело.
— Дело — значит и деньги, — отвечала женщина: — деньги или идут в дом, или уходят из дому, а в этом доме нет денег и нечего отдавать.
— Да, но я не могу говорить с женщиной, — возразил Ван-Лун смиренно.
Он совсем запутался, и не мог ничего понять, и все еще в изумлении озирался по сторонам.
— Ну, а почему бы и нет? — сердито ответила женщина.
И вдруг она закричала на него:
— Разве ты не слышал, дурак, что здесь больше никого нет?
Ван-Лун смотрел на нее пристально и неуверенно, и женщина снова закричала:
— Я и старый господин. Больше нет никого!
— Где же они? — спросил Ван-Лун растерянно, сам не понимая, что говорит.
— Старая госпожа умерла, — ответила женщина. — Разве ты не слышал в городе, что наш дом ограбили бандиты и унесли все, что хотели, — и добро и рабынь? И они подвесили старого господина за большие пальцы, а старую госпожу привязали к стулу и заткнули ей рот, а все остальные убежали. Но я осталась. Я спряталась в наполовину высохшем колодце под деревянной крышкой. А когда я вылезла, грабителей уже не было, и старая госпожа сидела мертвая на своем стуле, не потому, что они ее тронули, а от испуга. Тело у нее стало, словно гнилой тростник, от выкуренного опиума, и она не могла вынести испуга.
— А слуги и рабыни? — в изумлении спросил Ван-Лун. — А привратник?
— Ах, эти? — отвечала она равнодушно. — Они давно сбежали. Все ушли, кого только могли унести ноги, потому что к середине зимы не стало ни еды, ни денег. Правда, — ее голос упал до ропота, — среди бандитов было много наших слуг. Я сама видела этого пса — привратника: он показывал дорогу, и хотя он отворачивался в присутствии старого господина, я все же узнала его по трем волоскам на бородавке. Кроме него были и другие, потому что только свои могли знать, где спрятаны драгоценности и где в тайниках хранятся вещи, не предназначенные для продажи. Думается мне, что здесь замешан и сам управляющий, хотя, конечно, он и не мог явно участвовать в этом деле, так как он дальний родственник хозяевам.
Женщина замолчала, и во дворе стояла тягостная тишина, какой может быть тишина только после того, как уйдет жизнь. Потом женщина сказала:
— Но все это случилось не вдруг… В течение всей жизни старого господина и его отца дом Хуанов падал и падал. Подконец господа перестали сами управлять хозяйством и землей, брали деньги, которые им давал управляющий, и тратили их, не жалея, словно воду. И у них порвалась связь с землей, и — участок за участком — земля начала уходить у них из рук.