Земля
Шрифт:
— Что же, так и будет моя бедная госпожа томиться от жажды и задыхаться в постели, прося глотка воды?
Но О-Лан не слушала ее: только подкладывала еще травы и соломы в устье печи, расправляя топливо так же бережно и экономно, как в старое время, когда каждый лист был на счету.
Тогда Кукушка пошла с громкими жалобами к Ван-Луну, и он рассердился, что его возлюбленную расстраивают такими пустяками. Он пошел к О-Лан и начал упрекать ее и кричать:
— Неужели ты не можешь добавить утром лишний ковш воды в котел?
Но она отвечала ему, нахмурясь более обычного:
— Я не рабыня рабынь в этом доме.
Тогда
— Перестань дурить! Это не для служанки, а для госпожи.
И она терпеливо вынесла это, посмотрела на него и сказала просто:
— И этой ты отдал мои две жемчужины?
Тогда рука у него опустилась, он не мог произнести ни слова, и гнев его пропал. Он ушел пристыженный и сказал Кукушке:
— Мы сложим другую печь, и я выстрою другую кухню. Первая жена ничего не смыслит в тонких кушаниях, какие нужны нежному, как цветок, телу другой и какие будешь есть и ты. Там ты будешь готовить все, что захочешь.
И он приказал батракам выстроить маленькую комнатку и в ней сложить печь из глины и купил хороший котел. И Кукушка была довольна, потому что он сказал:
— Там ты будешь готовить все, что захочешь.
Ван-Лун, распорядившись так, сказал себе, что дела его наконец улажены: женщины живут в мире, и он может наслаждаться любовью. И ему снова казалось, что ему никогда не надоест Лотос, и то, как она дуется на него, опустив большие глаза, прикрытые веками, похожими на лепестки лилии, и то, как смех сверкает в ее глазах, когда она взглядывает на него. В конце концов эта новая кухня стала тревожить его, словно заноза, потому что Кукушка ходила в город каждый день и покупала дорогие припасы, которые привозят из южных городов. Там были припасы, о которых он и не слыхивал: плоды летчи, и сушеные медовые финики, и рогатая морская рыба, и многое другое. И все это стоило гораздо больше денег, чем ему хотелось бы, но все же не так дорого, как говорила ему Кукушка. Он был в этом уверен и все-таки не решался сказать: «Ты пьешь мою кровь», из боязни, что она обидится и рассердится на него, и это не понравится Лотосу. И ему ничего не оставалось делать, как только неохотно шарить рукой в поясе. И каждый день эта забота тревожила его, а пожаловаться было некому, она вонзалась все глубже и глубже и охлаждала огонь его любви к Лотосу.
Была еще и другая забота, порожденная первой: жена дяди, которая любила хорошо поесть, повадилась ходить на внутренний двор во время обеда и чувствовала себя там, как дома. И Ван-Лун был недоволен, что из всего дома Лотос выбрала эту женщину себе в подруги. Все три женщины вкусно ели во внутреннем дворе и болтали без умолку, перешептываясь и смеясь, и им было весело втроем. И Ван-Луну это не нравилось. И все-таки ничего нельзя было поделать, потому что, когда он сказал кротко, пытаясь уговорить ее:
— Лотос, мой цветок, зачем ты так ласкова с этой толстой старой ведьмой? Твои ласки нужны мне, а она — лживая старуха, и верить ей нельзя. И мне не нравится, что она вертится около тебя с утра до вечера. — Лотос рассердилась и ответила капризно, надув губы и отвернувшись от него:
— У меня нет никого кроме тебя, и у меня нет друзей, а я привыкла жить в веселом доме. А у тебя в доме нет никого, кроме первой жены, которая меня ненавидит, а твои дети — сущее наказание для меня.
И она рассердилась на него и не хотела пускать его к себе в комнату в ту ночь, и жаловалась, и говорила:
— Ты меня не любишь, потому что не хочешь, чтобы я была счастлива.
Тогда Ван-Лун покорился и смиренно просил прощения, говоря:
— Пусть всегда будет так, как ты хочешь.
Тогда она милостиво его простила, и он боялся после выговаривать ей, что бы она ни делала. Если он приходил к Лотосу, когда она разговаривала, или пила чай, или ела сладости с женой дяди, то она просила его обождать и обращалась с ним небрежно. И он уходил, сердясь, что она не хочет впустить его, когда эта женщина сидит там. И любовь его остывала понемногу, хотя он сам этого не знал.
Он сердился еще и на то, что жена дяди ест тонкие кушания, которые он должен покупать для Лотоса, и становится все толще и жирнее, но он не мог ничего сказать, потому что жена дяди была хитрая женщина и обращалась с ним вежливо, льстила ему ловкими речами и вставала, когда он входил в комнату.
Его любовь к Лотосу была уже не такой цельной и полной, как прежде, и не поглощала безраздельно его душу и тело. Она была подорвана мелкой злобой, которая была тем острее, что ее нужно было терпеть, и он не мог даже пойти к О-Лан и высказать ей все, потому что жизни их разъединились.
И, словно целое поле терний, выросших от одного корня и разраставшихся все гуще и гуще, появились новые заботы, тревожившие Ван-Луна. Однажды его отец, о котором никто не сказал бы, что он видит что-нибудь, — так он был сонлив от старости, — вдруг проснулся от своей дремоты на солнце и заковылял, опираясь на посох с головой дракона, который Ван-Лун купил ему на семидесятый день рождения, ко входу, где висела занавесь между главной комнатой и двором, по которому гуляла Лотос. Раньше старик не замечал входа, не заметил даже, как выстроили дом, и, повидимому, не знал, есть ли в доме новые жильцы или нет. А Ван-Лун никогда не говорил ему: «У меня есть вторая жена», потому что старик был слишком глух и не понимал, когда ему говорили что-нибудь новое, о чем он раньше не думал.
Но в этот день он почему-то увидел вход, подошел к нему и отдернул занавеску. И случилось так, что это было в тот вечерний час, когда Ван-Лун гулял по двору с Лотосом и они стояли у бассейна и смотрели на рыб, и Ван-Лун смотрел на Лотос. Когда старик увидел, что его сын стоит рядом с тоненькой накрашенной девушкой, он закричал пронзительным, надтреснутым голосом:
— В нашем доме девка!
И не хотел успокоиться, несмотря на то, что Ван-Лун, боясь, чтобы Лотос не рассердилась, — ибо это маленькое существо умело кричать, визжать и бить в ладоши, когда рассердится, — выступил вперед, увел старика на передний двор и начал его уговаривать:
— Успокойся, отец. Это не девка, а вторая жена в доме.
Но старик не хотел успокоиться, и неизвестно, слышал ли он, что говорили, или нет, только он выкрикивал снова и снова:
— Девка! Здесь девка!
И вдруг сказал, увидя с собой Ван-Луна:
— А у меня была одна жена, и у моего отца была одна жена, и мы пахали землю.
И, помолчав немного, он снова крикнул:
— Говорю вам, что это девка!
Так старик проснулся от своего старческого сна и почувствовал ненависть к Лотосу. Он подкрадывался ко входу в ее двор и кричал неожиданно: