Земное время

Спасский Сергей Дмитриевич

1926

«Ты все такая ж. На покатом…»

Чудо! не сякнет вода…

Пушкин

Ты все такая ж. На покатом, На сером камне так жива. Наклонена над локтем сжатым Задумчивая голова. Вся — слух глубокий, вся — вниманье, О нет, забвенья не буди. Пусть дышит бронза тонкой тканью На чуть приподнятой груди. Все так же веет день на тело, На плечи смуглые твои, Лишь медь кувшина пожелтела Под быстрым натиском струи. И — упадающие низко, Играющий рождая звук, Кропят целительные брызги Траву, прильнувшую вокруг. Мой сон, Поэзия, не ты ли Здесь клонишь ворожащий лик? И вот года не замутили Неусыхающий родник. И верю, живы мы, покуда И тороплива и звонка Скользит вода и длится чудо В разбитой бронзе черепка.

1926

Земля

Она изрезана тенями И красновата и влажна. Пред ней литое нежит пламя Зеленобокая волна. Ее сыреющие склоны, Легко опущенные вниз, Укрыли темные лимоны, Пронзил недвижный кипарис. Нет, ей рожденье не обуза. Здесь, словно стих, свободно, вдруг, Вспушится

рощей кукуруза, Взойдёт лепечущий бамбук. Не напряжение, а случай, Удача творчества — и вот Распластан пальмы лист летучий, Ручей мерцает и поёт. И полон странного покоя, Я вспоминаю, чуть дыша, — Лишь ты мне виделась такою, Искусства щедрая душа.

1926

«Туманом скользким и плывучим…»

Туманом скользким и плывучим Обтянуты, как янтари, Гнездятся по гранитным кручам Домов — и блекнут фонари. Мне даже площадь незнакома. Она пустынна, словно дно Расплёснутого водоема. Лишь где-то вспыхнуло окно И лампочка блестит в квартире, Как память о далеком мире, Откуда я ушел давно.

1926

ЛЕНИН

1. Вагон

Весна в полях стелилась влажным паром, Цедился дождь, царапая стекло. И облаков знаменами недаром Пригнувшееся небо замело. И липы пролетали, салютую, Вдоль мокрых рельс. И круглую звезду Жег семафор навстречу. И густую Бросали искры россыпь на ходу. Вагон дрожал. В вагоне пахло краской. Скрипели деревянные скамьи. И купол ночи ветреный и вязкий Над ним покачивался в забытьи. А станции отпрядывали. Что им? В них суетня и окрики солдат, В них оторопь погрузки перед боем. Они войной, как факелы, чадят. Кто им расскажет: около рассвета, Вобрав перрон окошками на миг, Здесь не вагон — гремучая комета Перерезала время напрямик. Но этот путь — еще он только начат, Лишь оторвался камень от руки, Еще совсем обыденно судачат Ему навстречу стрелок огоньки. И тормоза полязгивают крепко, И плоский луч внутри переберет То на столе промятый профиль кепки, То на пальто суконный отворот. И человек, устав от разговора, Передохнуть ложится до утра И морщит лоб. — Да, мы приедем скоро. — И дождь в окно царапает: — Пора.

2. Броневик

Листами зеленой стали Обшитый, ты полз в бою, И пули, скользнув, примяли У башни щит на краю. Войной в раскаленном чреве Под спазмы взрывов зачат, Ты здесь прогибаешь в гневе Трескучих торцов накат. Зачем же в сквозных заплатах Бойниц, суров и тяжел, От этих полей проклятых Ты в город, ворча, пришел? Какую, бредя полями, Себе выбирал ты цель? Исчерченная огнями Двугорбая цитадель. Ты знал ли — шумя, окружит Прорезы твоих бойниц Тревога знамен и ружей, Горячая лава лиц. Пока, летя словно эхо, Рядами не шевельнет Скользящий шепот: — Приехал. — Который? — Смотрите! — Вот! И торопливой походкой Пересекая перрон, Широкий, крепкий, короткий, К тебе протиснется он. Ведь здесь невозможно позже, Ведь надо сейчас, скорей, С размаху схватить за вожжи Безумную скачку дней. И хлещут слова, как плети, И — вытянута рука… Ты этого ждал? За этим Катился издалека? И вот, с приглушенной дрожью Моторов, прилег мертво, Чтоб кованым быть подножьем Для первой речи его.

3. Смольный

Спокойствие всего нужней… Гул шаркает по коридорам. Сегодня в улицах огней Не зажигали. Перекорам Ружейных глоток нет конца. Сегодня город без лица Завяз до крыш в туман и слякоть. Дождю струистой сбруей звякать Вдоль заколоченных дверей. Спокойствие всего нужней. Но коридор тревогой тронут — Здесь шарк подошв, прикладов топы. Сюда сегодня врылся фронт, Здесь задежурили окопы, Сгрудив шершавые шинели. Здесь люди по три дня не ели. Здесь заседают третью ночь. Отсюда выкатились прочь, Топорща скользкие штыки, Гремучие грузовики. Та-ра-ра-ра. Та-та-та-та. Гнездится пена у моста. Матросский клеш скользит по лужам. Кронштадтский нрав с борьбою дружен. Накапливаясь по безлюдью, С дворцом они сошлись грудь с грудью. Из тесно сжатого кольца Они не выпустят дворца. И меднобокая опора, Дымясь (и, значит, быть беде), Проводит борозды «Аврора» По оцинкованной воде. И колоннадой круглоствольной Свою тревогу обведя, С ней связь не прерывает Смольный Сквозь парус липкого дождя, Сквозь мрак, прозеленивший небо. Спокойствие важнее хлеба… Здесь нужен мозг — крутым узлом Крепить и стягивать восстанье. Здесь нужно ровное дыханье. И он не дремлет над столом. Доклады, словно клятвы, кратки. В них дальних ружей молотьба. Он слушает. Лишь в лихорадке Морщинка дернется у лба, И точен, как патрон, приказ. Здесь нужен выверенный глаз… Но телефон охрип от крика, Он надрывается: — Впусти-ка, Мне надо говорить — прими. (Зачем так хлопают дверьми?) — Я слушаю… — Он входит в зал: — Не может быть. — Да. Зимний взяли. — По лицам ветер пробежал. И стены колыхнулись в зале.

1926–1927

«Стеклянны шелесты капели…»

Стеклянны шелесты капели Сквозь неуверенные дни. И странно думать — неужели С зимою справятся они? Долби, веселый молоточек, Поблескивай по мостовой. Ускоренным дыханьем строчек Я отзовусь на голос твой. И пусть разноязыким кличем Мы встретим бережно одну В неловком облике девичьем Задумавшуюся весну.

1927

Ломоносов

Из мысли ходим в мысль, Из света в свет иной.

Ломоносов

1 Крепкоскулый и широколицый, В набок сдвинувшемся парике, Он шагает пустынной столицей С узловатой дубинкой в руке. Низки домики. Зеленоваты Тучи. Липнут снежинки из мглы. Лишь пузатые грузны палаты, На оградах жиреют орлы. Тут колонны распухли, как бабы, Их добротный покой не тревожь. Завязая, ползут чрез ухабы Тяжкозадые сани вельмож. И лоснящейся скукой одета, Не сгоняя истомы с лица, В туфлях

шаркает Елисавета По наборным паркетам дворца. Даже время ступает вразвалку. Над заливом — безглазая тишь. Что ж, ругаясь, дубовую палку Ты сжимаешь, плечистый крепыш? Видно, твой неподатливый норов Не причесан еще, не размяк В суесловьи ученых раздоров, В пересудах глумливых писак. Все упрямится бешеный разум, Словно хочет, тревожен и горд, Переплавить природу и разом Запаять ее в стекла реторт. Нет…И этого мало. Сурово Он готовит другие дары: Перегуды железного слова И хрустальных мозаик ковры. Трудно с думами ладить. О, все бы Здесь повыправить… Руки крепки. Накопляется вечер. Сугробы. Где-то полоз хрустит…Огоньки. 2 — Этому некогда…Вот как! Черта ль еще, не пойму. Верно, вздурманила водка Голову вовсе ему. Вишь ли, скандал за скандалом. Все ему тут не с руки. — Бродит Шумахер по залам. Жестко скрипят башмаки. — Неуважение к чину. Вечно со старшими груб! — Падают букли на спину, Фыркает трубка у губ. — Видно, я сделал промашку, Выпустил в профессора Этакого… — И бумажку Рвет он огрызком пера. — Не обойтись без доносов. С ним пропадешь от хлопот. Экая дурь!.. Ломоносов! Ну и характер…Майн Гот! 3 О, трудность науки. Очаг в избе. Коленчатой жестью сустав дымохода. Здесь пламя играет. И скупо природа Задымленный лик открывает тебе. И ты перед нею — пытливый жених, Любовно следи состоянье и навык Ее изменений… (И сумрак затих По шкафам стеклянным, вдоль тесаных лавок.) О, бережное ремесло. Проверь Упорство механики замысловатой И оптики зрелость. (Метелью косматой Залеплено небо.) Он вышел за дверь. Столбы снеговые бредут по Неве, По горло дома в набегании ветра, Но мир проплывает в его голове Граненым, сквозным чертежом геометра. Мысль будто баркас на размоинах тьмы. И крутятся волны. Да, да, не иначе, Вот так он с отцом отправлялся рыбачить, И пена взбивалась, как дым, у кормы. И парусу было — хлестать и висеть И грудью покачиваться холстяною, И мачта скрипело о небо. И сеть Опущена складками в море рябое. Не та же ль ухватка ловецких годин, Мужицкая жадность, поморская сметка И в ощупи знанья. Как ловкая лодка, Мысль бьется. Он вытащит сети. Один. 4 Может быть, Россия и дика, Ветер волком рыщет вдоль каналов, Но цветут художества, пока Им благоприятствует Шувалов. В канделябрах переблески свеч Шепчутся. И отсвет желтоватый Тихо разгорается вдоль плеч Наклоненных и прохладных статуй. И по зеркалам повторены, Дуя щеки, заплетая вздоры, Сыпятся амуры со стены, Боги важно водят разговоры. И хозяин ласковый не прочь Слух потешить выдумкой пииты. Он и сам просиживает ночь, Рифмы отбирая деловито. Потому-то в расписном дому Под вечер, вельможу развлекая, Запросто сбираются к нему Спорить однописцы, краснобаи. И забавней музыки рогов, Веселей охотничьего лова, Коль случится растравить врагов… — Ишь, рассуетились бестолково. И чего волнуются, пойми? — Из-за риторических вопросов. — Задыхаясь, хлопает дверьми, Кулаки сжимает Ломоносов. И хрипя, и брызгая слюной, И лицо перекосив от злости, Сумароков вертится хмельной… — Экие назойливые гости. — В зеркалах меж бронзовых оправ Бродят свеч янтаревые сверки. И хозяин сдержанно-лукав Щелкает эмалью табакерки. 5 «Ваше высокопревосходительство, обиды Чинить изволите заместо того, Чтоб вспомоществовать в науках…». Сбиты Тени в углах. Ночь. Мертво. Пахнет щами из русской печки, Круг от свечи на стол лег. Стопка бумаг. Завитки, колечки, Росчерки. Ода должна быть в срок. «Высокопревосходительство, в Вашей власти Служить отечеству, а Вы…» Нет. Рука дрожат. Листок на части. Что-то жена бормочет во сне. В комнате сыро. Скребот мышиный Точит тишь. Мечется взгляд Меж электрическою машиной, Книгами, хмуро сжатыми в ряд. Полуголодная слава убога. Что же? Он яростным рубит пером: «Высокопревосходительство, даже у Бога Я не намерен быть дураком». И выпрямляется. Да. Наука Обрежет слугу своего. Связка бумаг. Пахнут щи. Ни звука. Дремлет Россия по грудь в снегу. 6 Поля бегут. Суха дорога. Тряско Торопится скрипучая коляска, Ямщик лениво вздергивает кнут. Трещат в траве кузнечики. И лето Ликующей листвою разодето. Дворцы горят. Фонтаны круто бьют. Тенисты петергофские аллеи. Года, года…Он сделался старее; Стал уставать. Он хмурится, — опять Растреплешь день меж пересудов вздорных Под скользкими усмешками придворных. Тяжелый труд — царицу ублажать. И ломота порой пройдет по телу. — Кузнечик мой, как твоему уделу Завидую…А здесь торгуйся, гнись, Рычи, как пес, на недруга и вора… Фонтаны шелестят вдоль косогора И радугами устилают высь. И может, за плечами смерть…Доколе? Он словно, врезающийся в поле. Ржавеет сталь. Когда же, наконец, Заботой перепахана ревнивой, Россия, ты проколосишься нивой? …Листы шуршат. Он входит во дворец.

1927

Украина

Давно ль позатухли бои, Давно ли тут смерть кочевала, Но дымчаты степи твои, Но светится трав покрывало. И огненный воздух деля, Откинув ленивые станы, Кудряво дрожат тополя, Как вытянутые фонтаны. А если лучи тяжелы И мает полдневная баня, Вот — сосен румяны стволы, Вот — медных ветвей колебанье. Игольчатый сумрак, насквозь Пропахший смолою и мятой, Тут каждое дерево — лось Венец подымает рогатый. Волами часы приползут — Воловья неспешная дрема. Тут солнце везут на возу, Как стог золоченой соломы. Украина, луг заливной, Простор тополевый, сосновый, Ты греешь меня тишиной, Ты лаской касаешься новой. И вот за глотком глоток Я синее пью затишье И песню на твой платок Гвоздикой пушистой вышью.

1928

Днепр

Загорелая грудь Днепра, Вязкой бронзою пламеней. И волна, смугла и быстра, Словно мускул, вздулась на ней. Нет, не так я скажу — ручные Кони звонко бегут речные, И гора зеленые плечи Распрямляет, идя навстречу. Под ногами гнутся мостки, Пароходов мощны гудки. И, поскрипывая, баркас К белой отмели вынес нас. Солнце здесь пережгло не все ли? По песку — кустов поясок. Будто из крупитчатой соли, Серебристый блестит песок. Обнимите мне, волны, тело, Чтоб податливая река Вниз несла б его, как хотела, И покачивала слегка, Чтобы кольцами вырезными От лучей дробились следы, Чтобы видел я из воды — Жмутся пристани, а над ними Дремлют бархатные сады. Сизый киев, глядя с высот, Булавы куполов несет, И ликует вокруг, быстра, Загорелая рябь Днепра.