Земное время

Спасский Сергей Дмитриевич

1931

Материал

Так, значит, упорным историком Я с возрастом стал. Вот тетрадь, С которой по домикам, дворикам Спешу, как в мешок, собирать Лом утвари ветхой, образчики Тряпья, неподметенный прах. И сыплют вразброд мне рассказчики Слова об истлевших годах, Соря, будто пеплом, и путая, Топчась на задворках былья, В погоне за главной минутою, Какую затребовал я. И вдруг сквозь признания бедные, Записок пласты вороша, Дохнет революций победная, Не знавшая страха душа. И сразу все поле прополото, И тотчас промыто стекло, И в руки крупинками золото С единственным блеском легло. Так под раскаленною лавою Борьбы я бродил не извне Выносливой Нарвской заставою, Карабкался по крутизне Времен. И казались бассейнами, Наполненными

кипятком, Цеха, что зовутся литейными. Я стал с их природой знаком. И мне отзывались прокатные, Мне кузниц шипела заря, Со мною здоровались знатные Путиловские токаря. И снова не прихоти вымысла Ловлю, наклоняясь из окна, Но все, что страна моя вынесла, Чтоб стать тем, чем станет она. И каждая станция книгою Раскрыта. Сойти и прочесть. Я залежи прошлого двигаю, Чтоб помнить грядущего честь.

1932

Пушкину

Этот выбор решается с детства, Это прежде, чем к жизни привык, Раньше памяти. Это — как средство Распрямлять неудобный язык. Прежде чем неудобное зренье Начертания букв разберет, Непонятное стихотворенье Жмется в слух, забивается в рот. На губах, словно хлебная мякоть, Заглотнется в гортань, как вода. С ним расти. И влюбляться. С ним плакать. С ним гостить на земле. Навсегда. С ним ощупываются границы Мирозданий. С ним бродят в бреду, И оно не в страницах хранится, А как дождь упадает в саду. Будто сам написал его, лучших Слов, взрослея, скопить не сумел, Чем разлив этих гласных плывучих, Блеск согласных, как соль и как мел. Да, мы рушим. Да, строить из бревен. Бывший век задремал и притих. Да, все внове. Но с временем вровень Дружен с воздухом пушкинский стих. И его придыханьем отметим Рост утрат, накопленье удач, И вручим его запросто детям, Как вручают летающий мяч. И под старость, как верную лампу Я поставлю его на столе, Чтоб осмыслить в сиянии ямба Всю работу свою на земле.

1932

Пятнадцати годам

Я был их тенью. Я разведчиком За ними крался. Я на цыпочках Следил, их пеплом руки выпачкав. Я был их братом опрометчивым, Беспечным? — Может. Но без паники Я принимал их поручения. Я, как слепой, учился чтению На ощупь, привыкал к механике Выносливого отречения. Я был им верен всей чрезмерностью Воображения, всей музыкой, Во мне гостящей, всей нагрузкой Правдивости, был верен верностью Неущербленной и без трещины, Как будто накаленной добела. Одна судьба над нами пробила, Одни над нами ветры скрещены. Клянусь! Ни завистью, ни ревностью Я не пятнал их лики грозные. Я был их пыльной повседневностью, Побед многоголосой бронзою. И вровень, по-мужски, упрямою Походкою, по праву опыта Вхожу в грядущее, в то самое, Которое и мною добыто.

1932

«— Благословенье тебе, время. Другого не надо…»

— Благословенье тебе, время. Другого не надо, Но от врученного мне не отойду ни на пядь. Грызла нам мышцы война, кости сушила блокада, Смерть обучала дышать, жизнь — сворачивать вспять. Каждый крепчающий свод мыслями сцеплен моими. Кровь не одна ль у страны и у меня навсегда? Зрячий мой голос встает, землю обходит во имя Праведного торжества мужественного труда. Женщине я так сказал. Она улыбнулась. И платье Тихо светилось ее. Руки закат окунал В рощи лепечущих лип. Небо зеленою гладью Меркло. Гудел пароход. Звезды ложились в канал.

1932

Поезда

Поезда перебирают клавиши Шпал. Я брад дорогу не одну В эти дни. Слои пространств буравишь, Станции цепляются к окну. У других — дома непереносного Камня, недвижимых кирпичей, Мой же — на фундаменте колесного Гула. Ребра рельсовых лучей Под него скользят толчками, спазмами. У других вблизи — друзья, жена, Я ж отрезан далями напрасными От своих. Вся жизнь подожжена, Словно нефть, что пламенем пропитана В паровозных топках. Словно гроздь Искр, что взмылась из трубы. Летит она В сторону от насыпи. Я врозь С близкими. Но не томлюсь, не сетую, Революция, твой ученик, Я с твоею памятью беседую, К трудным замыслам твоим приник. И влеком скрежещущей дорогою, С корнем вырванный из тишины, Я одежды световые трогаю Торжествующей вокруг страны.

1934

Север

Здесь бы жить. Жужжит дрезина звонко. Снег изрезан солнцем. Грозный хор Гор

истертых. Ветер — будто пленка На лице. Просторов разговор. Елей стреловидных поселенье. Под сугробом кружится вода — Речки спрятанной сердцебиенье, Озера промерзлая звезда. Домики уронены по склонам. Здесь бы жить в бревенчатом гнезде, Радоваться отблескам зеленым Неба, подступившего везде, И дробить всей правдой, сжатой в теле, Толщу вьюг и рвать ветров ковры С теми, кто подвесить захотели Город, как фонарь, на край горы. И, следя ущелий уползанье, Слушая полярной ночи тьму, Новые напечатлеть названья Камням, влагам, впадинам — всему. Но сейчас…Прохладою по коже Ветер гладит. Солнце. Плиты льда. Чистый день, на молодость похожий. Я не раз еще вернусь сюда.

1934

Кировск

Здесь город нов. Его слагали так: В слоистом ветре прорубали норы, Многонедельный вспарывали мрак. Мороз был тверд. Неизмеримы горы. В сугробы вставлен красный глаз костра. Брезентовые коробы палаток Теснила вьюга. Глуховат и краток Вбегал в ущелье возглас топора. И каждый гвоздь, доски сосновой мякоть Пронзающий, был памятен руке, И каждый шаг в кромешнем сквозняке Был доблестью, перед которой плакать Иль петь, или замолкнуть — все равно. Дежурили вокруг, нахмурив брови, Отряды сосен. Каждое бревно Паек вобрало воли, мысли, крови. Я знаю жизнь. И высь ее и дно. Она на вкус напоминает порох, Она на глаз — как ночью столб огня, Иль горным кряжем взглянет на меня, Иль вздрогнет, словно конь, зажатый в шпорах. И вот меня не обезличит страх. …Я видел город, строенный в горах.

1934

«Если проплываешь ты Окою…»

Если проплываешь ты Окою, Вкрадчивой, извилистой, какой Выбор далей кружит под рукою, В солнечный украшенный покой. Вот он, городок, на многолесном, Многохолмном береге. И в нем Яблоки в саду, в соседстве тесном Радостным румянятся огнем. Если попадаешь ты на праздник, Вся окрестность травами горда, И по ним из сел разнообразных На смотрины сходятся стада. Площадь под толпой как под водою, Флаги суетятся у ворот, Чествуя обилие удоя, Стать разноплеменную пород. А когда задумается длинный Вечер и замолкнут небеса, — Шествуй шелестящею долиной, Заключенной в крупные леса. Нет, ты грусти не подвластен косной. Свежий месяц на заре остер. Издали оркестр дохнет колхозный, Будто раздуваемый костер.

1934

АРАРАТ

1. «Как выразиться современнее?..»

Как выразиться современнее? Автомобили, гарь вокзала… И вот ветрами ночь Армении Вагоны накрест обвязала. И, утомясь от нагревания, Внедрив тепло в глубокий камень, Ныряют зданья Эривани, Постреливая огоньками. Из окон вздрагивают впадины, И поезд прыгает, как заяц, От изнурительной громадины, Застрявшей в сумраке, спасаясь. Она стоит, и небо клонится Под тяжестью ее нажима, Она, как выдумка бессонницы, Как старость, неопровержима. Ее в тысячелетья вклиненным Раздумья не сыскать закона. И вывеской на небе глиняном Над нею росчерк Ориона. Ее безмолвие горбатое Полно такой громовой дрожи, Что кажется немой, как статуя, Вся жизнь, которую я прожил. И что здесь? Грудь открыть под выстрелы? Уметь погибнуть без возврата? Чтоб вынести тебя хоть издали, Двуглавый сумрак Арарата.

2. «Виноград — это рай. Сколько радостных глаз…»

Виноград — это рай. Сколько радостных глаз У лозы. Сколько слез. Оттяни, оторви Гроздь прозрачных углей, что от солнца зажглась, И засмейся, и заговори о любви. Взроем черствую землю вокруг. И звонка, Перекручена встанет лоза, как скелет. Мускулистые нити подвяжем, пока В эти ядра не вселится солнечный свет. Вся прохлада подземная в них вобрана. Жидкость вязкая — сладкий, сгустившийся зной. Тополей веретена дрожат. Тишина. Арарат — он сегодня, как небо, сквозной. Застучат погремушкой копыта овец, Тени вытянут шеи, сухи и смуглы. Значит, вечер родился. Работе конец. Мы поставим под звездами наши столы. Журавлиные горла кувшинов нагнем. Жизнь, как ветер, играет, не знаю преград. И тогда горьковатым и черным огнем Пусть заплещется в кружке моей виноград.