Зеница ока
Шрифт:
Наташа, Добровольская Наташа, как имя дивно, как звучна фамилья, Наташа, ваша каша – объеденье, а ваш компот – поистине нектар.
Вздыхали пожилые слаломисты, а молодые рявкали тревожно, во сне глубоком, видно, вспоминая о тех внизу, в усталых городах.
К утру в хижину Али-Хан ввалилась, жутко ругаясь, спасательная группа с Донгайской поляны – Семенчук, Магомед и Перовский Коля.
– Вот так, старик, было на Кавказе, – закончили свой рассказ Ушаков – Ожегов.
– И что же Наташа? – спросил я.
– Телефончик
– Звонили?
– Да нет, чего уж там. Ты пойми, старик, что такое Наташа? Понимаешь ли, это ведь тебе не кадр какой-нибудь, а вообще понятие мгновенное, то есть вечное, это как горная вершина, понимаешь?
– А как там с рододендронами? – спросил я.
– Утром с Наташей нарвали букетик, – мечтательно улыбнулись они, – она нам показала место. Чуть ногу себе не сломали.
В их глазах в перевернутом виде сияли глетчеры Главного Кавказского хребта.
– А знаете ли, я рассказ напишу с ваших слов, – сказал я.
Они встревожились:
– Лучше не надо, старик, не пиши. Прочтут про эти места – и повалят туда красноносые, синещекие, сопливые стиляги-туристы со своими транзисторами и шашлычными шампурами, понастроят там торговых точек, дороги сделают, гостиницы, а то еще расплодятся там разные кооперативы… Лучше не пиши, ты же сам знаешь силу печатного слова.
Все же я не послушал Ушакова – Ожегова и написал с их слов этот рассказ, и он был вскоре напечатан. Я был уверен, что описания жутких опасностей, которым подвергались на Кавказе мои друзья, отпугнут от этих мест сонмища стиляг-туристов. Ведь стиляге-туристу чужды очарования всякого рода. Я был спокоен за Кавказ.
На следующий год мы поехали с Ушаковым – Ожеговым в те места. Прилетели в Минеральные Воды, а до Донгайской поляны добрались без всяких пересадок на недавно пущенном в эксплуатацию скоростном турбовинтовом троллейбусе с подводными крыльями.
Преодолеть коварную Чернуху оказалось не так уж сложно – мы преодолели ее на стеклянном лифте с кондиционированным воздухом. На вершине Чернухи было пустовато – лишь несколько пар потрясали шейком пластмассовую танцплощадку возле алюминиевой чебуречной.
Зато открывающийся с Чернухи вид радовал глаз. Все плоскогорье и склоны хребтов дымили бесчисленными кострами, вокруг которых что-то зажаривали шикарные туристы в лихо заломленных шляпах. Ароматный дым этих искусственных костров с плексигласовыми углями напоминал по запаху одеколон «В полет».
Фуникулеры, лифты и эскалаторы бороздили склоны горных хребтов и самого Али-Хана.
Там и сям на небольших эстрадах выступали цирковые группы кавказских йети в живописных костюмах.
На месте хижины Али-Хан высился десятиэтажный стеклянный бассейн для плаванья со спальными кабинами и поролоновым пляжем.
С ледников бесконечными вереницами съезжали ярко одетые лыжники на безопасных лыжах с особыми тормозными кибернетическими устройствами. Было немного тесновато.
– Видишь, – сказал мне печально Ушаков – Ожегов. – Видишь, какова сила печатного слова.
Наташу Добровольскую в этом цветущем краю мы не нашли. Она уехала с друзьями на Памир.
1967
О похожести
В США есть такая весьма разветвленная сеть скоростного питания: павильоны «Джек ин зе бокс» – «Петрушка в коробочке».
Я возвращался из Беркли в Лос-Анджелес, чтобы улететь уже домой, и где-то в середине пути едва только проголодался, как тут же увидел очередного «Джека». Тончайший расчет хитрых американцев: всегда знают, где водитель проголодается, но, конечно, не о голоде думают, а лишь о наживе.
В стеклянном павильоне не видно было ни души, только булькали в сосудах горячие и холодные напитки, хитроумно спекулируя на чувстве жажды.
Передо мной оказалась доска с меню и под ней микрофон. Я заказал гамбургер «гигант» и кофе.
– Иес, сэр. Откуда, сэр? – сказал из своей утробы «Джек».
– Из России.
– Шутку оценил. А куда путь держите?
– В Россию.
– Браво, сэр!
Я был единственным едоком, и у «Джека» было время потрепаться.
В окно мне поданы были горячие картонные коробки с едой и питьем. Я отъехал на столовский паркинг. В это время к «Джеку» завернул огромный олдсмобиль. Он объехал вокруг павильона и запарковался рядом со мной, но подавал водитель не кормой, как я, а носом, и таким образом мы оказались со своей едой будто бы за столиком ресторана.
Я посмотрел на сотрапезника. Рыжий с сединой, краснорожий, кадыкастый, в ярчайшей гавайской рубашке и в бусах из ярких кораллов.
– Майк О’Рили, – представился он. – Хай! Как дела?
– М-м-м, – ответил я. – Угу.
– Ребята болтают, что из России в Россию, а?
– М-м-м, – подтвердил я. – Угу.
– Джизус, Мэри энд Джозеф! – воскликнул он. – Помню Россию!
– Были у нас?
– Боже упаси. Я другое имел в виду. Знаете, некоторые страны как-то выпадают из головы, какая-нибудь, скажем… ну… Исландия, Гренландия… годами о ней не думаешь, то ли на юге она, то ли на севере. О России как-то помнишь всегда. Приблизительно знаешь даже, где она находится.
– А где? – не без лукавства спросил я.
– Между Китаем и Германией, – выпалил он и запылал от гордости всеми веснушками, но потом почему-то вдруг померк, и тень далекого трагизма проползла по его лицу. – Кроме того, я воевал когда-то вместе с русскими.
– Возможно ли это?
Он пошарил рукой где-то внизу и вытащил на свет полугаллонную бутыль джина «Бифигер» с ручкой.
Пауза в диалоге.
– Б-р-р-р, – сказал я после паузы.
– Б-р-р-р, – сказал он и продолжил: – Не всегда я занимался химчисткой в этой бестолковой стране. Я был когда-то лейтенантом Королевской ирландской пехоты. Майк О’Рили, – представился он мне еще раз. – Участник поражения в Дюнкерке.