Зенит
Шрифт:
Но кто может сказать? Женя Игнатьева? Капитан Пахрицина? А больше из наших никого нет. Напомнить про Хельсинки могла только Глаша Василенкова. Да Глаша письмо прислала уже из Калинина, из госпиталя — Масловскому. Он прочитал мне не все, часть письма: их тайна еще больше сблизила нас. Хотя вряд ли была их любовь тайной для проницательных девчат, для той же Тани Балашовой — слышал, как подкалывала телефонистка командира ПУАЗО. Веселое письмо написала Глаша, о ранении своем с юмором писала. Умная девушка.
«Как она могла рвать такие волосы? Ох, бабы!» — подумал я, направляясь
Оскорбительный намек Кузаева выбил из колеи ненадолго. Появилось какое-то ухарство молодецкое. Никого не боюсь! Ни Тужникова. Ни Кузаева. Ты мне, шутник, приказал привести в театр самую красивую девушку, и я тебе показал всю ее красоту, которую ты, возможно, тоже не замечал. Посмотри. Полюбуйся! Пусть жена поскубет тебе поредевшие волосы, бисов сын, как говорит Колбенко.
Но не успел я подойти к Лике, как оркестр заиграл вальс. И к ней, как на «МИГе», подлетел полковник в летной форме. Поклонился. Она вскинула ему руки на погоны. Они первые вышли на круг. И все остальные, кому хотелось потанцевать, не сразу присоединились к ним, какое-то мгновение любовались блестящей парой.
Кузаев не танцевал. Жену его пригласил Шаховский. Мария Алексеевна тоже не танцевала, и я приблизился к ним — ну, осмелел! Возможно желая загладить неловкость от слов Кузаева и защитить меня перед ним, деликатная учительница сказала:
— Красивая девушка. Кем она у вас?
— Где она у нас, комсорг? — уже без строгости спросил командир, и я обрадовался: «И впрямь ты не обратил на нее внимание».
— Первый номер дальномера у Данилова.
— Ага. Помню. Та, что училась в Хельсинки? Финская учительница? Ваша коллега, Мария Алексеевна.
Я похолодел: выдаст командир происхождение Ликиного платья, ее умение так грациозно танцевать.
Нет, никто не услышал. А Муравьева сказала, вздохнув:
— В городе не хватает учителей. Кузаев засмеялся:
— Ох, Мария Алексеевна! Вас бы в наркомы просвещения. Не введите в уши городскому начальству, вон тот высокий танцор — секретарь горкома, что красавица наша — учительница. У меня большой недокомплект. Дальномерщика непросто научить. А кто знает, где мы будем завтра.
— Не пугайте нас, Дмитрий Васильевич. Мы с Антониной договорились: если вас бросят в самое пекло, мы поедем с вами.
— С детьми?
Мария Алексеевна помрачнела:
— Нам некуда деваться.
Окончился вальс. Но оркестр заиграл новый танец после очень короткой паузы, не дал танцорам отдышаться. На этот раз первым к Лике подлетел капитан Шаховский. И она расцвела в улыбке — свой человек! Шаховский танцевал несравненно лучше летчика. Артистично танцевал. Потому любование первой парой затянулось, Тот же полковник зааплодировал им: мол, уступаю пальму первенства.
— Какой талант, — сказала Антонина Федоровна.
— У Петра это от дедов и прадедов. Чем им было еще заниматься! — немного даже ревниво сказал подошедший Тужников. — Моим родителям и мне, мужику, не до танцев было, когда хлеба не хватало.
Впрочем, Тужников
— А вы не танцуете, товарищ майор? — спросил я Кузаева не без хитрости: нужно как-то подлизаться.
Он ответил не сразу, и у меня снова екнуло сердце: злится. Нет, вспоминал человек свою жизнь.
— Кому было не до танцев, так это мне.
И я подумал: ненормально не знать подробной биографии своего командира. До войны был начальником станции — и все. А до того? Из какой он семьи? Кто его родители? В общем-то разговорчивый человек, он никогда не рассказывал о своем детстве, юности. Аристократ Шаховский не боялся и не стеснялся рассказывать о своих предках, военачальниках у Петра Первого, у Кутузова, он как бы поддразнивал Зуброва: чаще всего при нем погружался в воспоминания. Кстати, не только Зубров, но и другие офицеры, тот же Данилов, принимали его рассказы неприязненно: «Чем хвастает? На его месте я молчал бы!» Один я слушал «князя» с интересом, казалось — история предстает в живом обличье. Пытался даже использовать предков капитана в патриотическом воспитании бойцов. А почему нет? В войне с фашизмом вдруг воскресла отечественная история. Как подняты Невский, Суворов, Кутузов, Нахимов! А все — князья, графы. Но Колбенко посоветовал мне не касаться предков Шаховского, поскольку неизвестно, его ли прадед — декабрист: Шаховских немало и в России, и на Украине, и в Белоруссии. Обычных крестьян. Понял я, что не очень-то верит парторг в аристократическое происхождение похваляющегося этим человека.
«На черта мне его происхождение. С меня достаточно, что он толковый инженер. Схему ПУАЗО изучил как свои пять пальцев. Лучший пушечный мастер. Любой мотор отремонтирует. Пусть бы этим похвалялся. Так нет, на сказочки его тянет. Приглядись, как он рассказывает. Глохнет от собственных слов, как тетерев. Никого не слышит. Сочинитель! Я знал одного поэта. Так как начнет свои стихи читать — невозможно остановить. Пьяница, а тут о выпивке даже забывает. Сочинительство — наркоз, форма шизофрении».
Однако петушись не петушись, а оставалась все же боязнь, что достанется мне за Ликино переодевание, и я, грешный, продолжал подлизываться, чтобы унять командирский гнев:
— Рассказали бы вы, товарищ майор, молодым бойцам свою жизнь. Пусть знают биографию своего командира.
Кузаев как будто испугался. Внимательно всмотрелся в меня, словно хотел отгадать, искренне я сказал или с подвохом. Недобро усмехнулся.
— У тебя, Шиянок, раскрываются все новые и новые таланты. Недаром Жмур называет тебя профессором. Почему не пригласил ее?
— Вы же приказали самую красивую…
— Хитрец! Ванда тебе покажет, кто красивее — она или эта…
Затих оркестр. Женщины обмахивались платочками. Лика, видимо в спешке, забыла платочек, и Шаховский незаметно вложил ей в руку свой, белехонький. Для кого незаметно? Я же заметил. А кто-то следил еще внимательнее.
Капитан не отступал от Лики, чтобы кто-то другой не перехватил ее для следующего танца. Когда он начался, танец полька, к нам подошла Любовь Сергеевна и… пригласила меня.