Зенитчик
Шрифт:
Едва я присел за стол, как Сталин приказал.
— Штрафную дорогому гостю!
Злобно сверкнув стеклами пенсне, главный сталинский палач набухал мне граненый стакан водки с горкой.
— Пэй!
Я осторожно взял стакан в руку, водка перелилась через край, сбежала по стенкам, пролилась и закапала на укрывавший пол ковер.
— За победу! — громко, на весь зал провозгласил вождь.
— До дна, — мрачно процедил грозный нарком.
Вообще-то я человек почти не пьющий, в этом стакане моя полугодовая норма, но отказываться в такой ситуации нельзя. Кто-то, не помню кто, говорил мне, что водку из стакана надо пить так,
Кха, кха, кхе… Жесткая шконка давила на бок, все так же светила тусклая лампочка и воняла параша. Приснится же такое! Если бы мне приснилась голая женщина, то в моей ситуации это объяснимо, это нормально. Но когда снится товарищ Сталин, пусть даже и одетый, то, по-моему, пора к психиатру, если уже не поздно. На попытку перевернуться на другой бок шконка отреагировала жалобным стоном. Ладно, потерпишь, скоро меня отправят дальше, а тебя будут полировать другие спины. Поворочавшись еще минут двадцать, я опять заснул, и мне ничего больше не снилось.
Глава 11
— Подъем!
На этот раз от сна к бодрствованию я перешел очень быстро.
— Шконку пристегни к стене, — приказал в открытую кормушку надзиратель, — после подъема лежать запрещено. За нарушение режима – карцер.
Я уже понял исключительность своего положения, но решил не драконить местного вертухая, в его распоряжении наверняка имелась масса незнакомых мне способов отравить заключенному и без того нелегкую жизнь. Поэтому дисциплинированно встал, кровать пристегнул. И без того почти заполненную парашу довел до предела заполнения. Теперь можно только ходить, стоять или сидеть. Впрочем, я уже и так сижу, даже когда стою или хожу.
На завтрак выдали миску синюшной перловой каши на воде, кусок рассыпающегося в руках хлеба, страшно подумать – что в него намешали – и кружку мерзкой бурды, именуемой чаем. Даже мой оголодавший организм воспротивился проникновению всего этого добра внутрь. Нехотя поковырял кашу ложкой, ободрал глотку колючим хлебом и залил все чуть сладковатой бурдой. Противно.
— Ничего, это только сначала не идет, — ободрил меня арестант, забирающий обратно посуду через кормушку, — к вечеру добавки попросишь.
Ну, это вряд ли.
— Разговорчики, — прервал наше общение надзиратель, и уже мне, — приготовься парашу выносить.
С парашей вышла заминка. Арестанты выносили ее вдвоем, одному мне полную емкость не поднять. Вертухай привел из другой камеры крайне недовольного типа мелкоуголовной наружности.
— Вот тебе напарник.
Тип попытался протестовать.
— Начальник, да я в натуре…
— Еще раз, сявка, пасть откроешь – в карцере сгною, — ласково пообещал вертухай.
Тип тут же заткнулся и злобно зыркнул на меня, как будто это я был виноват в его бедах.
— Ну, что замерз? Хватай и понесли.
Далеко уйти нам не удалось. Едва отошли от дверей камеры, как наткнулись на начальника тюрьмы. Вот принесла же его нелегкая!
— Тердыщенко! Мать твою, перемать, размать! Ты приказ, перемать, читал? Ты подпись под ним видел? Мать, мать, мать! Хочешь, чтобы я вместе с тобой белых медведей охранять поехал? Мать, мать, мать! Гони его обратно в камеру!
Его – это меня.
— Пошел.
Надзиратель по фамилии Тердыщенко придал мне ускорение, и я, едва удержавшись на ногах, опять оказался в камере. Минут через десять мелкий уголовник с другим напарником внесли парашу обратно. Данный процесс контролировал не только вертухай, но и сам товарищ начальник всей тюрьмы. Торжественная церемония завершилась, дверь в камеру закрылась, лязгнул запор. А я попытался сделать некоторые выводы из произошедшего.
Во-первых, рассчитывать на прогулку, положенную всем заключенным, бессмысленно. Во-вторых, судьбой моей скромной персоны озабочен кто-то, обладающий очень большой властью, причем именно в системе НКВД. То есть этот кто-то должен находиться в ранге комиссара госбезопасности, как минимум. А если учесть, что его фамилия должна быть известна рядовому вертухаю из медвежьего угла Тердыщенко, то, скорее всего, это кто-то из замов наркома. А может, сам? Маловероятно. Тогда бы они еще живее бегали.
В-третьих… А что у нас в-третьих? Сплошные загадки. Если решили, что я немецкий агент, то чего они так со мной возятся? Если меня приняли за резидента немецкой или любой другой разведки, то понятно, почему мне обеспечивают такую изоляцию от внешнего мира. Но полный запрет на разговоры с кем бы то ни было, все равно представляется перебором. Догадались о моем иновременном происхождении? Слишком фантастично. И почему тогда брала меня группа из дивизионной разведки, а не бравые ребята из осназа НКВД? Да и вообще, в моем аресте много непонятного. Привлекли дивизионную разведку, у которой такого опыта совсем нет. Их клиенты яд, зашитый в воротник мундира, не носят. Если бы у меня там действительно что-то было, то я мог несколько раз этим воспользоваться, а так только ворот зря разодрали. А дальше еще страньше становится. Контролировать действия группы прислали лейтенанта ГБ из Москвы. Причем прислали не скорохвата и даже не оперативника. Этот капитан-лейтенант всего лишь канцелярская крыса, пусть и со шпалой в петлицах, присланная проследить точность исполнения неведомого мне приказа. И все.
Так ничего и не решив, проскучал до обеда. На обед дали вонючую воду с кусочками подгнивших капустных листьев и рыбными костями. Кусок хлеба, похоже, с изрядной долей опилок или чего-то в этом роде. Опять чуть сладковатая бурда в жестяной кружке. Съел приблизительно половину, хлеб хотел растянуть до вечера, но не удержался и слопал все почти сразу, как только захлопнулась кормушка на двери. Промаялся без дела до вечера. Вечером в камеру заявилась целая делегация: начальник тюрьмы, сопровождающий меня капитан-лейтенант, какой-то хрен с двумя кубарями в петлицах, видимо, местный опер и надзиратель, почти точная копия уже сменившегося Тердыщенко.
— Жалобы имеются? — осведомился тюремщик.
— Нет, жалоб нет. Просьба есть. Раз уж прогулок нет, можно форточку открыть?
Начальник тюрьмы вопросительно посмотрел на капитан-лейтенанта, тот после секундной паузы кивнул.
— Хорошо, откроют. Что-нибудь еще?
— Нет, спасибо.
— Пойдемте, товарищи.
Делегация убралась. Раздававший пищу арестант усмехнулся, принимая обратно тщательно вычищенную миску, но заговорить уже не рискнул, похоже его жестко предупредили на этот счет. После ужина пришли надзиратель и столяр из тюремной обслуги, все сделали молча, даже между собой не переговаривались. Через пять минут воздух в камере стал свежее, вонь от параши уже не так доставала.