Зеркало для невидимки
Шрифт:
— А при чем тут Дамаск?
— Ну, это из преданий рыцарей-крестоносцев, отправлявшихся в Палестину. По правилам, отправляясь на освобождение Иерусалима и Гроба Господня, они должны были отринуть от себя все мирские радости, любовь, в том числе земную. Но многие были не в силах сделать это. И вот кто-то отправлялся тропой духа и небесной любви в Иерусалим, а кто-то тропой любви земной, тропой наслаждений в Дамаск — аллегорическое место, средоточие страсти.
Но это все аллегория, предание, поэтические метафоры трубадуров.
— Метафоры любви? — уточнила Катя.
— Ну да, пожалуй, — любви, страсти, вожделения, служения любимому
— Просто хотела это выражение прояснить. Я его услышала от этого вашего Генриха Коха. Бедный рыцарь Генрих… — Катя смотрела в окно, лицо ее выражало смесь брезгливости и печали. — Его, наверное, теперь в Институт Сербского на обследование положат.
— Да, но только если прокуратура его до суда оставит под стражей, — хмыкнул Колосов — То есть как? — встрепенулся Мещерский. — Его — жуть такую, извращенца — отпустят под подписку?
— Санкция статьи невелика и не сурова. Если, конечно, мы его причастность к убийствам не докажем.
— Ну, вы даете, Никита! — Мещерский стукнул по столу — Кох! Ах ты… И фамилия-то . Да я б с такой фамилией сразу бы удавился! Некий Кох был гауляйтером Украины, палач, гестаповец, его потом в Праге партизаны грохнули. Уж лучше тогда фамилия Шикльгрубер, ей-богу!
Катя покосилась на Мещерского — и все-то ты знаешь, эрудит наш, светлая голова, а мы А всего сутки назад упрекал, что я «слишком занята этим делом»! А теперь вон Никиту учит, что тому с некрофилом делать.
— Сережа, ты не волнуйся, а лучше подумай. Мы тебя не кричать, а думать позвали, — сказала она кротко. — Ты видишь, как мы все запутались. Я, признаюсь, совершенно. Никита.., ну, он вид делает, что у него все под контролем, но он тоже в жутком разброде. — Она бросила взгляд на Колосова. — А ты, Сережа, человек свежий, более того, в отличие от нас с логикой абстрактной дружишь. И порой отличаешься оригинальными суждениями. — Она льстила кротко, ласково. — И потом ведь были уже случаи, когда ты Никите реально помогал… Так что думай.
Вот во всем, что я тебе рассказала — в этих убийствах, в задержании Коха, — вот в этом самом, на что лично ты в первую очередь обратил внимание?
Колосов сидел у двери на кожаном диване для клиентов турфирмы и вроде был занят тем, что разглядывал свои запыленные ботинки. Но Катя знала: он слушает то, что сейчас говорит она и что, возможно, изречет, как оракул. Мещерский.
— Что ж… До сих пор не установлено прямой связи между убийствами Севастьянова и Петровой, — начал Мещерский.
— Так. Что еще? — Катя задавала вопросы с любопытством.
— Почерк в этих убийствах разный. И почерк убийства Петровой некоторыми деталями схож с тем, что вытворял с трупами на кладбище Кох.
— И что из этого?
— Это может быть закономерностью, если он виновен, либо случайное совпадение, либо инсценировка.
— Тогда получается, что настоящий убийца знал про визиты Коха на кладбище?
— Возможно. Но в мире так много случайностей и совпадений, Катя. Петрову могли ударить по голове первым тяжелым предметом, который попался под руку. А попалась лопата. Кстати, ее собственные инструменты — лопату, метлу, все, чем она убирала клетки, нашли, осмотрели?
— Осмотрели, — откликнулся Колосов. — Что еще скажешь?
— А с точки зрения абстрактной логики… Знаешь, Никита, все это как-то алогично… Выбор жертвы, способы убийства… Все как-то спонтанно, стихийно.
Я
— Еще не успели. Допросим.
— У тебя ведь был какой-то план действий, перед тем как вы отвлеклись на Коха, — заметил Мещерский. — Наверняка. Ну, я думаю, надо его реализовывать. А с Кохом… Что ж, он пока у вас в руках, на том спасибо.
— Никита, во сколько ты завтра поедешь в Стрельню? — прямо спросила Катя. — Учти, с одиннадцати там репетиции, так что, думаю, всех, кого надо, застанешь. И знаешь, в эти дни, если случайно встретишь меня в цирке, не обижайся, что я тебя не узнаю.
Договорились?
Глава 22
ИЛОНА
Но в цирк, как бы ей того ни хотелось, назавтра Катя не поехала. В области начался завершающий этап широкомасштабной профилактической операции «Допинг», посвященной борьбе с нелегальным оборотом наркотиков. Репортажей о ликвидации притонов и задержании сбытчиков анаши и героина срочно ждала почти вся областная пресса. И Кате волей-неволей пришлось засучить рукава. Она беседовала с сотрудниками, участвовавшими в операции, набирала тексты статей, созванивалась с редакциями, но мысли ее блуждали… Ну как там в цирке? Как Никита и он, Разгуляев? Встретится "ли с ним Никита? О чем они будут говорить? И что случится дальше? Она убеждала себя, что вернется в Стрельню, как только разберется с информацией по «Допингу». А подробности узнает от Колосова. Но, несмотря на то, что она твердила себе все это, в сердце ее гнездилась тоскливая тревога. В цирке происходит что-то странное.
И вроде бы происходит вокруг человека, который… который очень ее интересует. Разгуляев… Что за дурацкая фамилия, разве такая фамилия идет ему…
Где-то в тайниках сердца Катя знала — ничего не закончилось с задержанием Коха. Ничего, потому что…
Вернувшись вечером с работы, она с удивлением увидела, что Кравченко дома. Драгоценный, блудный В. А, сделал шаг — ну что же, значит, мир? Ей так хотелось подойти к нему, сесть возле, взять его руки в свои и все рассказать. Спросить совета, попросить помощи, как вчера у Сережки. Но Кравченко упорно молчал. Пил на кухне чай, курил в лоджии. Катя ждала, ждала, а потом… Потом вернулась прежняя обида — ну с чего он взъелся-то? Ведь она ничего плохого не сделала! Она же хочет как лучше! А телевизор на кухне гремел «Аргентиной-Ямайкой». И казалось, припев «какая боль…» пришелся очень даже по душе меланхолично-мрачно-надутому драгоценному В. А. Потеряв последнее терпение, Катя заткнула «Чайф». Сейчас ей было совсем ни до «пляжей Ямайки»!
А Колосов попал в цирк в самый разгар репетиций. Манеж уже был оккупирован прыгунами на батуте и канатоходцами. Поэтому основной люд работал на свежем воздухе, во дворе шапито.
Эта женщина сразу привлекла его внимание. Амазонка на белой цирковой лошади. Легкий теплый ветерок раздувал лошадиную гриву и ее волосы — густые, золотистые, распущенные по плечам. Никита осведомился у администратора Воробьева, который увязался за ним следом, кто это. И получив ответ. «Да это же жена нашего Баграта!», понял, что блондинку-незнакомку со сценическим псевдонимом Илона и настоящим именем Елена он представлял себе именно такой.