Зеркало Медузы
Шрифт:
Взглянув на мужчину, она в ужасе прошептала:
— Джорджо? Ты?
К тому времени, когда машина «скорой помощи» приехала и уехала, а полиция закончила опрашивать Оливию, было уже поздно думать о рейсе, на который рассчитывал Дэвид. По мнению карабинеров, в квартиру вломился вор. Чуть позже его вспугнул Джорджо, который вернулся, чтобы забрать свои вещи. Оливия сказала, что пропало лишь несколько дешевых украшений.
— Главное, что он не взял мои книги, — говорила она полицейским. — А других ценных вещей в моей квартире не было.
Большую часть времени Дэвид провел снаружи. Он сидел на крыльце и размышлял над странным стечением обстоятельств. Инцидент с квартирой Оливии мог
Когда последняя полицейская машина уехала, его прекрасная помощница села рядом с ним и сказала:
— Мы с Джорджо расстались несколько месяцев назад. Последнее время он проходил стажировку в Греции.
— Ты в порядке? — спросил Дэвид, по-дружески обняв ее за плечи.
Она вздохнула и смущенно прикурила сигарету.
— Тебе придется остаться здесь, чтобы ухаживать за Джорджо?
— Ухаживать? За ним?!
Она возмущенно выдохнула струю дыма.
— Пусть этим занимается его новая подруга.
Дэвиду показалось, что с его сердца свалилась огромная тяжесть. Он со стыдом признался себе, что испытал смятение чувств, увидев Джорджо в квартире Оливии. И главным вопросом был следующий: любила ли она своего бывшего парня?
— Тогда, быть может, ты согласишься на поездку в Париж? Через полтора часа отходит скорый поезд. Мы успеем, если поторопимся.
Она ничего не ответила. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы заметить ее дрожь и тихие всхлипывания. Он обнял ее крепче, вдруг осознав тот шок, который она испытала. Оливию только что допрашивала полиция. Ее квартиру ограбили, а бывшего любовника увезли в больницу. Дэвид, такой красноречивый, когда речь шла о редком издании Данте, теперь не находил нужных слов. Забытая зажженная сигарета, дымившаяся в ее тонких пальцах, в конце концов упала на выщербленные ступени. И когда она приподняла голову, открыв ему темные и мокрые от слез глаза, он понял, что никаких слов сейчас не требовалось. Дэвид прижал Оливию к себе и нежно поцеловал в губы. Ответа не последовало. Ее уста были холодными как лед. В глазах застыл вопрос.
— Ты нужна мне, — сказал он.
— Потому что я говорю по-французски лучше тебя? — с печальной улыбкой спросила она.
Ее плечи по-прежнему дрожали.
— Je vous aide, parce que je t’adore, — сказал он на чистейшем французском языке. — Ты нужна мне, потому что я обожаю тебя.
Затем он вновь поцеловал ее. Губы Оливин стали мягкими и теплыми. Она уже не дрожала. Какое-то время они сидели на потрескавшихся ступенях, молча обнявшись. Дэвид спрятал лицо в ее черных волосах. Его пальцы ласкали плечи прекраснейшей из женщин. И это был самый счастливый — за очень долгое время — момент в его жизни, такой невыразимо сладкий, что он хотел продлить его на вечер и ночь.
Глава 18
Укрывшись в густой тени, Челлини наблюдал за катафалком, проезжавшим через площадь. Когда тот остановился у базилики делла Сантиссима Аннунциата, четверо членов Академии подняли гроб на плечи и вместе с одетыми в траур людьми направились к древней массивной двери. Несколько монахов отворили тяжелые створки. Бенвенуто поправил серебряный венок на голове и убедился в том, что магический предмет по-прежнему действовал.
Невидимый и никем незамеченный, он слился с толпой, которая, пройдя под узкой аркой, вошла в знаменитый Кьострино деи Воти, или Монастырь обетов. На протяжении многих веков паломники, приходившие взглянуть на чудесную фреску Благовещения, оставляли здесь в качестве подношений восковые свечи и фигурки. В этот вечер 15 февраля 1571 года все свечи из белого, желтого и коричневого воска сияли огнями, освещая вместе с сотней факелов пространство в глубине базилики.
Сама церковь, ранее называвшаяся Молельней слуг Марии, была возведена в 1260 году. Под ее куполом располагался длинный неф с примыкающими алтарными нишами и ротондой, где находилась знаменитая фреска. Легенда гласила, что роспись начал один из братьев ордена сервитов. Через некоторое время он потерял надежду сделать фреску красивой, отчаялся и, бросив кисти, погрузился в сон. Когда он проснулся, картина была уже готова. Ее завершили ангелы.
Теперь же в заполненном помещении при свете свечей и мигавших факелов фреска казалась почти незаметной. Гроб поместили на высокий помост, и монахи, помахивая курильницами с ладаном, медленно обошли вокруг него. Их песнопение успокоило людскую суету. Друзья и родственники мастера в сопровождении многих почитателей прошли гуськом к церковным скамьям или торжественно встали в боковых молельнях. Их головы были опущены. Позы выражали скорбь и сожаление. Пока Челлини не имел претензий к публике. Он увидел здесь даже некоторых недругов. Они тоже пришли послушать похоронную речь — или, возможно, захотели лично убедиться в его смерти.
Молодой монах, которого он прежде никогда не видел, подошел к алтарю и начал читать молитву. Честно говоря, Челлини не был знатоком церковных ритуалов. Он повидал в своей жизни столько плохих и продажных людей, что разуверился в христианских добродетелях. Он сам совершал поступки, которые вряд ли могли найти понимание у какого-нибудь монаха, священника или даже папы римского. Челлини спорил с догмами — как в церкви, так и вне ее. Поэтому он не ожидал какого-либо прощения. Он исчерпал кредит терпимости по отношению к себе не только в церквях Флоренции, но и при папском дворе. Чтобы сохранить секрет бессмертия и остаться при этом на свободе, Челлини решил разыграть публичную сцену своего погребения. Он продумал план действий с такой же тщательностью, как прежде проектировал статую Персея для центральной площади города.
Несколько последних лет он отращивал бороду и посыпал ее тальком, создавая видимость почтенной седины. В общении с людьми Челлини притворялся согбенным стариком, потерявшим память, хотя по-прежнему помнил все отменно. Он старательно распространял слухи о том, что страдает плевритом. Иногда в дневное время, когда ему полагалось работать в студии, он не вставал с постели, хрипя и кашляя на всю округу. Завершающим мазком стали похороны Микеланджело. Челлини не участвовал в них, сославшись на сильные боли в груди. Тем не менее он отдал последнюю дань уважения великому мастеру, перехватив повозку, на которой тело Микеланджело перевозили из Рима. Он был шокирован, увидев, что труп его кумира — божественного гения! — сунули в кипу сена, словно какой-то ящик с керамикой. Челлини лично омыл его тело и попрощался с ним. Он считал этого человека воплощением творческого совершенства и знал, что его имя будут помнить веками после того, как сотрется память о любом из ныне живущих властителей и придворных Медичи.
Внезапно он заметил герцога. Черт побери! Козимо приехал на похороны из Кастелло, где находилась его вилла. В знак траура он добавил к своему наряду черную накидку и темную бархатную шапочку. На его груди висел серебряный оберег от сглаза, подаренный ему покойной женой. То был неудачный образец амулета, который Челлини украсил рубинами. Глаза горгоны мерцали в свете факелов. Бенвенуто в тысячный раз подумал о дубликате этой вещи — о простом медальоне без ярких драгоценных камней. О волшебном зеркале, наделенном невообразимой силой. Надменный герцог Кастро сорвал амулет с его шеи. Скорее всего, медальон хранился теперь в ватиканской казне среди папских сокровищ. Увидит ли он его вновь? Вернет ли он себе когда-нибудь волшебную и настоящую «Медузу»?