Жадный, плохой, злой
Шрифт:
Телевизор пытался убедить меня в обратном. Иллюзия важности и неповторимости каждого дня достигалась с помощью беспрестанной смены кадров. Одно только мельтешение и ничего, кроме мельтешения. Но бездумное наблюдение за суетой совершенно посторонних людей помогало не так остро ощущать свое собственное одиночество.
Володя наведался ко мне в самый разгар рекламной телевакханалии. Не тормознул у порога комнаты, а проворно сникерснул внутрь, показал во рту все свои золотые коронки, не боящиеся кариеса, и произнес тоном человека, готового взять
– Пора на дело, писатель. Чен с Душманом дрыхнут без задних ног. Веди за башлями.
Выключив телевизор, я посмотрел на рукоятку пистолета, торчащую из-за Володиного пояса, и поинтересовался:
– «Макаров»?
– «Токарь», – пренебрежительно ответил Володя. – Черной сборки, албанской. Но зато целочка. На три-четыре выстрела его хватит, а тебе больше и не понадобится, если что, верно? Г-га!
– Да. Не понадобится, – согласился я.
– Ну, пошли, что ли? Где твоя кубышка?
– Комната геройски погибшего капрала Бурцева. Знаешь, где это?
– Так это же совсем рядом, на нашем этаже, – обрадовался Володя. – Зачем было темнить, писатель? Уже давно управились бы.
– Ага, – сказал я. – Всем квартетом. Мы с тобой что, благотворительная организация для товарищей с востока?
– Ладно, убедил. – Володя нетерпеливо переступил с ноги на ногу и облизал пересохшие губы. – Потопали. У меня ладонь правая чешется. К неожиданному богатству, г-га!
Я знал и эту примету, и еще кое-какие другие, не столь воодушевляющие. Но вместо того, чтобы спросить у Володи, не разбивал ли он на днях зеркало или не случалось ему раздавить сверчка, молча погасил в комнате свет и вышел в совершенно пустынный коридор.
Часовых видно не было. Во-первых, коридор отделяло от вестибюля незамысловатое архитектурное коленце, а, во-вторых, часовые по ночам, как правило, предпочитают сидеть или лежать, вместо того чтобы торчать истуканами на вверенном им посту.
Неслышно ступая по линолеуму босыми ногами, я приблизился вслед за Володей к нужной двери и в ответ на его вопросительный взгляд предложил жестом сначала войти внутрь.
В комнате было темно и душно. Она вся пропиталась амбре немытых ног Бурцева и его застарелого пота, но запах свежего пота, которым за версту разило от взволнованного Володи, был ничем не лучше. Казалось, находишься в кабине застрявшего лифта с целой бригадой грузчиков, вручную поднявших пианино на самый верхний этаж.
– Где? – прошелестело над моим ухом.
– Не спеши, – ответил я таким же тихим шепотом. – Пусть сначала глаза привыкнут к темноте.
– У меня зрение, как у кошки, – похвастался Володя. – Я и так все вижу. Не глаза, а приборы ночного видения, г-га!
– Вот и побереги их, – посоветовал я, продолжая стоять на месте.
До кровати, смутно виднеющейся у самого окна, было не меньше трех метров. Подходить к ней ближе я не собирался. Когда мое зрение наладилось настолько, что предметы обстановки обзавелись определенными очертаниями, я прошептал:
– Кровать видишь?
– А то!
– Под
– Что за фигня такая? – спросил Володя, немедленно направившийся к пустой кровати. – Какая еще форсетка?
– Мужская сумочка с ремешком, – пояснил я. – В ней доллары.
– Их еще в народе пидорасками называют, да?
– Называют, – согласился я. – Те, у кого барсеток сроду не было и не будет.
– Нет здесь никакой сумочки! – пропыхтел мой спутник, шаря под матрасом. – И здесь нет… О! Кажется, надыбал! Ух ты! – Володин сдавленный голос чем-то напоминал стон облегчения, будто он нужду по-скоренькому справил впотьмах.
Справившись с задачей, он выпрямился и повернулся ко мне лицом, держа добычу в левой руке. Правая была занята дешевой подделкой албанских умельцев. Но заряжена она была самыми настоящими полновесными пулями. У меня неприятно засосало под ложечкой, как раз там, куда был направлен пистолет.
– Сколько здесь? – прошипела темная Володина фигура.
– Восемь тысяч девятьсот долларов, – угрюмо ответил я.
Минуту назад я решил про себя, что оставлю Володю в живых, вернее, предоставлю его судьбу случаю. Выдержит его сердце разряд инфразвука – так тому и быть. Пока он валялся бы в отключке, можно было попытаться добраться до Натали, завладеть кассетой и раствориться в ночи. Теперь мой милосердный порыв казался наивным и глупым, но я все же дал Володе шанс, предложив ему:
– Забирай все деньги и дай мне уйти. Мне нужен час форы. Лучше два.
Володя тихо засмеялся. Словно в темноте опрокинулась бутылка с водой и теперь ее содержимое с бульканьем разливалось по полу.
– Я и так все заберу, писатель, – успокоил он меня. – И уйти тебе дам. Но недалеко. Шагов на десять. А потом пристрелю тебя при попытке к бегству. Классная задумка, а? Жаль, что ты ее уже никогда не опишешь в своих детективах.
– Я был о тебе лучшего мнения, Володя. Плохого, но не настолько.
– Совесть мою хочешь пробудить? – Почему-то это его задело, заставило говорить быстро и зло. – Даже не пытайся. Нет ее давно, совести. Ампутировали в лазарете под Дубоссарами.
– Хуже, что мозги тебе там тоже удалили, – сочувственно вздохнул я. – Уж не опилками ли тебе голову набили?
– Ты сейчас у меня довякаешься, чмо! – Володя едва сдержал возмущенный рокот в груди, рвавшийся наружу вместо шепота. Ему так хотелось выругаться хотя бы вполголоса, что он даже тихонько заскулил.
– Это была проверка на вшивость, – пояснил я все тем же соболезнующим тоном. – В барсетке нет ни шиша. Деньги припрятаны в другом месте.
– Как ни шиша? – возмутился Володя. Наверное, за долгие часы ожидания он успел прикинуть, на что истратит свалившееся на него богатство, и теперь почувствовал себя обманутым в лучших ожиданиях. – Ну, смотри, писатель! – забубнил он. – Если ты вздумал меня нажухать, то…
Он не успел придумать угрозу и произнести ее до конца. В темноте прозвучал звук открываемой «молнии».