Жак
Шрифт:
— Но разве Жак, — вдруг сказала она, — никогда тебе об этом не говорил?
— Никогда.
— И не читал тебе мои письма после вашей свадьбы?
— Никогда.
— Шаль! — заметила она. — Ну, а ты сама, что ты думаешь о его характере и его наружности? Встречала ты его, когда он тут бродил в парке? Не правда ли, он с большой выразительностью играет на флейте?
— Ах, Сильвия! Злюка! — воскликнула я. — Ты, стало быть, прекрасно знала, что он здесь?
— Ну, что ж он тебе рассказывает? — со смехом сказала на. — Ведь он пишет тебе письма.
Тогда я бросилась в ее объятия, почти к ее, ногам, и с полной откровенностью, с жаром рассказала ей о дружбе, завязавшейся у нас с вами. Она слушала меня внимательно, и на лице ее было необычайное выражение удовольствия и любопытства. О, я надеюсь, Октав, что она вас любит больше, чем признается в том, больше, чем думает. Один раз она прервала меня — спросила, когда я вас увидела в первый раз, при каких обстоятельствах вы заговорили со мной; ее вопросы несколько смутили меня, однако ж я рассказала ей почти все и, в свою очередь, спросила, откуда она знает про наше знакомство.
— Я случайно увидела в руках Розетты письмо, присланное тебе, и узнала почерк, которым был надписан конверт. Не можешь ли ты показать мне одно из его писем? — добавила она. — Любопытно было бы прочитать, что он говорит обо мне.
Я побежала и принесла предпоследнее письмо [2] , в котором говорилось только о ней. Она быстро прочла его и, улыбаясь, возвратила мне; затем, явно взволнованная, стала ходить по комнате, как это делает Жак, когда колеблется, обдумывая какое-нибудь решение, и наконец сказала мне, беря свой подсвечник со свечой:
2
Пусть читатель не забывает, что многие письма были изъяты из этого сборника. Издатель счел своим долгом опубликовать лишь те, которые говорят об определенных чувствах и определенных фактах, необходимых для связности и ясности в биографиях действующих лиц; те же послания, которые лишь подтверждали эти факты или пересказывали их с многоречивостью, обычной для семейной переписки, были сознательно выброшены. (Примечание издателя.)
— До свидания, Фернанда. Дай мне на размышление два-три дня, и я тебе отвечу, что я намерена делать с Октавом; а сегодня желаю ему спать так же хорошо, как я.
Но хотя она говорила нарочито насмешливым тоном, лицо ее просто сияло; она так горячо поцеловала меня, так ласково сказала столько приятного о моей особе, что, казалось, она была восхищена моим поведением: как видно, ей только и нужно было выслушать вашу защитницу, чтобы отпустить вам вину. Надейтесь, Октав, надейтесь! А теперь, когда она знает наши хитрости, нам бесполезно видеться потихоньку от нее. Подождем немного; если я увижу, что ее милосердие, к счастью, возрастает, я призову вас в замок, и вы броситесь к ее ногам, но мне думается, она сначала хочет посоветоваться с Жаком. Предоставьте ей свободу действий — ведь это необходимо.
О друг мой, как я буду горда и счастлива, возвратив вам счастье! А возможно ли еще счастье для меня самой? Жак так холоден ко мне, что я в отчаянии и почти не смею и думать о любви. Я постараюсь жить дружбой; ваши радости наполнят мою душу и заменят мне те, которые я утратила.
XLIX
От Сильвии — Жаку
Я тебе говорила, Жак, что ты ошибаешься: Фернанда чиста, как кристалл; сердце этой девочки — сокровище простоты и наивности. Зачем ты сам причинил себе столько страданий? Разве ты не знаешь, что в иных случаях не следует верить даже собственным глазам и собственным ушам? Кое-какие обстоятельства в этом приключении еще остаются для меня непонятными, например — история с браслетом. Я не имела случая расспросить Фернанду — тут нужна осторожность, иначе она догадается о твоих подозрениях; пусть лучше она никогда не узнает, что ты осудил свою жену, даже не выслушав ее. А так как ее полная невинность для меня ясна, как солнце, несомненна, как существование мира, я уверена, что ты вовсе не слышал слово «браслет» — ты ошибаешься и что клеймо ювелира было поставлено только на одном браслете; если в этом деле и есть между ними какая-то тайна, будь уверен, что она столь же ребячески невинная, как и остальные подробности. Возвращайся, я тебе все расскажу, все объясню, и ты успокоишься. Я знаю, что Октав переписывался с Фернандой, я читала их письма, знаю, что они говорили друг другу; Фернанда мне все простодушно рассказала. Это двое детей. Будь на месте Октава кто-нибудь другой, можно было бы сказать, что Фернанда поступала неосторожно, но ведь Октав — истый швейцарец, то есть воплощенные чистосердечие и честность. Возвращайся, мы поговорим обо всем этом. Не спрашивай меня, почему я не сказала тебе, что Октав был тут. Мне это было известно: во время последней нашей охоты на кабана я узнала своего вздыхателя, хоть он и оделся в костюм егеря. Для того чтобы ты понял его странное и романтическое поведение, мне пришлось бы признаться, что я солгала тебе, сказав, будто Октав отступился от меня и мы порвали отношения по взаимному согласию. Я-то действительно порвала с ним, но не спрашивая его согласия и не зная, сильно ли он будет страдать от такого решения. Ты написал мне, что мое присутствие тебе стало необходимо. Я еще любила Октава, но без восторгов, без страсти. Больше всех на свете я люблю, Жак, тебя, и ты знаешь это; за тебя я готова отдать жизнь; я всем обязана тебе, и служить тебе — вот мой долг в этом мире, вот единственное мое счастье. Поэтому я без колебаний рассталась с Женевой и, чтобы избежать бесполезных и тягостных объяснений, уехала, не повидавшись, не простившись с Октавом. Я знала, что эта новая разлука причинит ему много горя; я знала, что моя привязанность никогда не принесет ему добра и он меньше будет мучиться, если расстанется со мной, если прекратится эта борьба между надеждой и отчаянием, которая идет в его душе уже больше года; я полагала, что разрыв будет легким, тем более что я не сказала Октаву, куда уезжаю, а время, которое он потратит, отыскивая меня, поможет ему утешиться. Тебе я сказала, будто он расстался со мною без сожаления, а иначе ты вообразил бы, что я принесла ради тебя великую жертву, и эта мысль отравила бы тебе радость свидания со мной. Нет, жертва была невелика, мой друг: я действительно уже не люблю Октава. Правда, он еще мне дорог как друг, как приемный сын, и в тайниках души я скорбела о его горе и молила Бога облегчить его страдания, переложив их на меня. Но как я ныне вознаграждена за свои тайные огорчения, когда вижу, что я тебе полезна и делаю что-то хорошее для Фернанды!
Впрочем, все теперь исправлено. Октав открыл, куда я бежала; он приехал, принялся петь и вздыхать под моим балконом, словно севильский или гренадский идальго; он поведал о своих страданиях Фернанде и умолял ее вступиться за него. Разве я могу в чем-нибудь отказать Фернанде? Возвращайся и, чтобы все сошло прилично, возьми на себя труд представить нам Октава, а нас — ему, и пригласи его погостить у тебя некоторое время. Я берусь выпроводить его без шума и упреков, так как, полагаю, мне не придет охота расставаться с вами и последовать за ним.
L
От Сильвии — Октаву
Вы сумасшедший и чуть было не причинили нам ужасное горе! Не видя вас нигде, я возымела надежду, что вы уехали, а вы, оказывается, вздумали играть покоем и честью целой семьи. Неужели вы совсем уж не от мира сего? Вы беспрестанно упрекали меня за то, что я слишком пренебрегаю житейской действительностью, и как же вы не знаете, что самые чистые отношения между мужчиной и женщиной могут быть дурно истолкованы даже весьма мягкими и весьма порядочными людьми? Вы с такой горечью бранили меня за то, что своим независимым, слишком, по-вашему, независимым поведением я подвергаю свою репутацию сомнениям равнодушных людей. Почему же вы ведете себя так безрассудно или так эгоистично, что муж Фернанды мог бы заподозрить ее в неверности?
К счастью, этого не случилось, Жак ничего не заметил, но я-то раскрыла ваши мальчишеские выходки. Любой на моем месте порицал бы вас, судя по внешней стороне.
К счастью, я знаю, что вы порядочный человек, и я знаю также сердце Фернанды, святую его чистоту. Но что должны думать слуги и крестьяне, которым вы доверяете тайну ваших ребяческих свиданий? Неужели вы думаете, что лесник, у которого вы живете, и горничная, сопровождающая Фернанду к Перекрестку четырех тропинок, уверены в невинности ваших встреч и тщательно хранят секрет?
К тому же вся эта таинственность бесполезна. Почему вы не обратились прямо ко мне, а если уж полагали, что вам необходим посредник и заступник, то почему вы не написали Жаку, который дружески расположен к вам и имеет на меня гораздо больше влияния, чем Фернанда? Не могу понять такой глупости! Почему вы не решаетесь явиться лично? Надо поскорее покончить с этим вашим сумасбродством и исправить его последствия. Оденьтесь, пожалуйста, завтра как все люди и приходите к нам пообедать. Жак пригласит вас погостить в замке, вы должны принять приглашение. Но запомните, Октав, следующее.
Я совсем не люблю вас. Когда-то я думала, что воспылала любовью к вам, быть может — даже это так и было, но уже давно в моем сердце осталась только дружба к вам. Не обижайтесь и поверьте, что я говорю очень искренне, говорю сущую правду. Перестаньте приписывать какой-то прихоти или мимолетной грусти мое решение порвать любовные отношения с вами. Страстные поцелуи хороши лишь между любовниками, а навязывать их дружбе — значит осквернять ее. Можете ли вы вкушать счастье в моих объятиях, зная, что я открываю их вам лишь из жалости, что с моей стороны это самопожертвование? Перестаньте и думать об этом, будем братом и сестрой. Я отнимаю у вас радость уже угасшую, и помните, это не я, а вы сами разрушили чувство, переполнявшее меня восторгом и страстью. Но не будем повторять бесполезных упреков — не ваша вина, что я ошиблась. Могу вам сказать, что в моей душе уважение пережило любовь, а ведь это редкостное мнение, которое женщина может составить о мужчине, зная его так близко, как я вас знала. Если вы пренебрежете моей дружбой, если вы отвергнете ее, бесполезно для вас надолго задерживаться здесь — достаточно нескольких дней, чтобы исправить последствия вашей ветрености; если же вы, наоборот, готовы принять мою дружбу, все мы будем счастливы видеть вас в нашем кругу как можно дольше, и тогда нежной дружеской привязанностью я постараюсь загладить резкий тон моих откровенных слов.