Жаклин Кеннеди. Американская королева
Шрифт:
Дочь близкого друга Онассиса, которая познакомилась с Джеки вскоре после свадьбы, вспоминала:
Пережитое надломило ее. Думаю, все, кто имел возможность присмотреться к ней, видели, что за харизмой и обаянием скрывается человек, перенесший глубочайшее потрясение. А как могло быть иначе? Она рассказывала мне об убийстве, о том, что чувствовала в те минуты и сразу после и каково было вернуться тогда в Белый дом. Помню, когда я впервые ее увидела, меня поразили две вещи. Внешне она выглядела точь-в-точь как на фото с журнальных обложек, только на фотографиях не видны были тоненькие морщинки по всему лицу, она походила на стеклянную статуэтку, которую разбили, а потом склеили. Не знаю, может, это и возрастное, я не дерматолог, но меня поразили эти морщинки – как контраст со всей большеглазой лучезарной безупречностью. И для меня это был знак того, через что ей пришлось пройти.
Еще меня поразила ее нежность к детям… Мы ужинали, а мой
В Греции, особенно на Скорпиосе, Джеки наконец обрела свободу быть собой. Она не перестала быть публичной персоной и прекрасно отдавала себе в этом отчет, но очень старалась с головой погрузиться в новую греческую жизнь и в роль настоящей греческой жены. Начала учить греческий и настояла, чтобы Джон и Каролина тоже его изучали. Антиквар Костас Харитакис, у которого Джеки постоянно покупала старинные серебряные украшения, научил ее танцевать сиртаки. Она штудировала историю Греции и часами обсуждала греческую литературу с одним из ближайших друзей Онассиса, профессором Яннисом Георгакисом, который подбирал для нее нужные книги. С новой подругой, Ники Гуландрис, директором Музея естественной истории, Джеки посещала музеи и исторические достопримечательности, покупала античные безделушки в старых Афинах. Ее познания в греческой археологии весьма впечатлили Роберта Паундера, профессора классической филологии из Вассара. Лет двадцать спустя, встретившись с Джеки на вечеринке у Шлезингеров, он был поражен, «как много она знала о Греции, современной и древней. Мы обсуждали раскопки на Самофраки, она держала в памяти и рельеф местности, и раскопки…».
Джеки радовалась подаркам, которыми щедро осыпал ее Онассис: бриллиантовые браслеты, спрятанные на столе в салфетке, любовные записки с приглашением на ужин, танго ночью у бассейна. Она не догадывалась, что многие украшения были изначально подарены Каллас, но та забыла их в сейфе, когда спешно покидала яхту. Гор Видал помнит разговор, который состоялся у него с Каллас в Риме вскоре после свадьбы Джеки и Онассиса: «Она тогда собиралась играть Медею. Пазолини был рядом, но она говорила только о Джеки. Причем с насмешкой. Особенно об украшениях, которые Джеки получила в подарок: “Я знаю эти побрякушки, ерундовые, посредственные вещицы, кроме рубиновых сережек. Я их хорошо помню, чуть было не приняла их, только они мне не годились. – И добавила: – Но она-то разницы не заметит, верно?”»
В первые месяцы после свадьбы Джеки в основном занималась устройством дома на Скорпиосе. Один из помогавших ей греческих друзей писал: «Скорпиос – очень красивый остров с пышной зеленью, просто идиллия. Настоящий ионический остров, не похожий на эгейские. Там был старый дом, построенный в начале девятнадцатого века, несколько заброшенный. Ари построил себе новый дом на вершине холма, но редко там появлялся, так как в основном пропадал на “Кристине”… И Джеки решила сделать старый дом своим, вдохнуть в него новую жизнь». Она наняла нескольких дизайнеров, в том числе своего старого знакомого Билли Болдуина, чьи работы Онассис явно считал слишком уж нью-йоркскими для греческого острова, блестящего миланского дизайнера Ренцо Монджардино, отделывавшего загородный дом Ли, Тервила Грейнджа и Пола Ленарда, дизайнера Рейчел Меллон, который, как он выразился, помогал «причесать» остров. Джеки постоянно меняла убранство, переставляла мебель, как в свое время в Джорджтауне. Она разбила сады вокруг дома и занялась ландшафтом самого острова, периодически объезжая свои владения на красном джипе, чтобы проверить, как продвигаются работы.
Кое-кто из работников противился переменам на острове, упрекая Джеки, что она хочет уничтожить следы прошлой жизни своего мужа. Один из садовников не захотел выкапывать камни: «Вы только посмотрите на них. Я помню тот день, когда по ним ступал Уинстон Черчилль. А теперь я должен выкинуть их в океан? Что же, для миссис Джеки они нехороши? Ей все нехорошо. Вскоре и мистер Онассис перестанет ее устраивать». Те работники, что приняли новую жену хозяина в штыки, были уволены или ушли сами, но в основном греческий персонал любил ее, поскольку она относилась к ним с уважением, к чему они не привыкли.
Онассис же с готовностью оплачивал крупные счета за импортную мебель и антиквариат, но не допускал жену до «Кристины», которую полагал своей территорией. Он предпочитал есть и спать на яхте, а не на острове.
Джеки действительно получала больше удовольствия от простоты своего дома, чем от роскоши яхты, по ее мнению слегка вульгарной. Особенно ей не нравились барные стулья, обтянутые кожей с китовой мошонки (и сальные шуточки Онассиса, который обожал спрашивать женщин, как им сидится на самых больших яйцах в мире). Когда она предложила перетянуть их, то вызвала бурное негодование и отступила, не желая идти на конфликт. Артемида предупредила, что брат дорожит каждым предметом на «Кристине», поскольку все выбирал сам, а потому от критики лучше воздержаться. И Джеки научилась мирно сосуществовать с мраморными балюстрадами, камином из ляпис-лазури, муралями Верте «Четыре времени года», изображавшими Тину, Александра и Кристину, двумя полотнами Эль Греко и нефритовым Буддой. Главный
Джеки чувствовала себя до странности неприкаянной, ведь Онассис часто оставлял ее одну на Скорпиосе, а сам улетал по делам в Монте-Карло или в Париж, где совмещал приятное с полезным и встречался с Марией. Временами она проводила день-другой с Артемидой. Кроме Артемиды, Ники Гуландрис, профессора Георгакиса и его дочери Хлои у нее было не много греческих друзей. Один из них вспоминал: «У Джеки не было в Греции настоящей жизни и широкого круга общения, поэтому она, конечно, занялась тем, что вызывало у нее интерес, – осматривала древние памятники, ходила по музеям, изучала археологию и искусство. Афинская “светская жизнь” ее не волновала, и разве можно винить ее за это? Онассис в основном общался с деловыми партнерами и в светской жизни тоже не участвовал. Делал дела, вечером иной раз расслаблялся… До этой женитьбы Аристо много лет жил с Марией Каллас, и у них с Марией был свой круг друзей, к примеру Коста Грацос, старый друг Ари, с которым Мария тоже подружилась. И они любили жить на яхте. Понимаете, после женитьбы на Джеки ситуация изменилась. Шумных вечеринок не было, только Аристо, Джеки да я, все тихо-спокойно. Безмятежные дни. Мы читали, купались, ходили на Корфу подобрать что-нибудь для дома. Мне казалось, самое лучшее занятие – посмотреть то, что безвозвратно исчезает. И я возил Джеки в Аттику и на острова – Родос, Линдос, где еще есть древние храмы, Патмос, иногда навещали друзей, например Тедди Миллингтона-Дрейка».
У художника Тедди Миллингтона-Дрейка и его друга, дизайнера Джона Стефанидиса, был на Патмосе дом, который часто снимали для модных журналов по дизайну. Джеки и Ли, которая приехала погостить к сестре, очень хотели посмотреть дом и получили приглашение на обед. Визит несколько подпортило то, что вертолет Джеки прилетел с опозданием, из-за сильного встречного ветра; к тому времени гости Тедди уже все съели и выпили. Один из компании Джеки воспоминал: «Когда мы прибыли, все там уже напились до чертиков». Стараясь уберечь личную жизнь Джеки от посягательств, Тедди запер всех служанок в доме, чтобы они не проболтались в деревне. Джеки и Ли поднялись к заброшенному монастырю, и тут, как назло, причалил круизный теплоход, битком набитый американскими туристами, которые конечно же узнали Джеки, принялись орать и фотографировать.
Поместье Онассиса в Глифаде тоже выглядело не совсем так, как привыкла Джеки. По словам одного из друзей, виллы в Глифаде были «в типично афинском буржуазном вкусе. Их было две, земля-то принадлежала семье, и заправляли там сестры Онассиса, его родная сестра Артемида и сводные… Он их всех любил, но Артемиду выделял, во-первых, она его родная сестра, вдобавок старшая, а кроме того, она всегда его защищала и жизнь бы за него отдала. Прибегала по первому зову, в любое время дня и ночи, со всем радушием. Большим умом Артемида не отличалась, не умела поддержать беседу, зато была предана семье, заботилась о его доме, расположенном по соседству. К Джеки Артемида относилась очень тепло, поскольку хотела, чтобы брат был счастлив, да и обаяние Джеки производило впечатление. Ну а Джеки, по-моему, находила все это немного… непривычным».
Дамарис, леди Стюарт, жена британского посла в Афинах сэра Майкла Стюарта, описывала глифадские виллы Онассисов как «ужасные, безвкусные и совершенно неинтересные». Когда Джеки пригласила ее отобедать там с нею и с Артемидой, у леди Стюарт сложилось впечатление, что Джеки не имела касательства к ведению тамошнего хозяйства. «Когда мы с ней обедали, он [Онассис], видимо, обедал в соседнем доме, так как блюда носили туда-сюда через лужайку… Когда настал черед пудинга – это оказался покупной шоколадный торт, – нам подали половину, вторая половина, наверное, отправилась к Онассису… По моему ощущению, – продолжала леди Стюарт, – Джеки скучала и никоим образом не чувствовала себя как дома. Едва ли она была в Афинах очень уж счастлива. Хотя она ничего не говорила ни мне, ни общим знакомым, невольно напрашивалась мысль, что она как бы потухла. Почему она вышла за него, для меня загадка, ведь у них не было ничего общего. Конечно, он – фигура мощная, в общепринятом смысле привлекательным его не назовешь, и тем не менее очень привлекательный благодаря магнетизму личности. Майкл [посол] видел его куда чаще, чем я, вместе с Яннисом Георгакисом, его правой рукой. Они приходили на ужин, потом говорили, что пойдут в ночной клуб, и он там устраивал скандал, хотя полковники [греческая хунта] это запрещали. Но ему все можно… В клубе он оставался до трех-четырех утра, а в половине седьмого или в семь, как мне говорили, уже брался за работу».