Жалитвослов
Шрифт:
— Да куда уж мне, — попытался съязвить Буффальмакко, но Разум его не слушал:
— Сам папа! Его святешейство — и даже несколько святейшеств — будут на нее смотреть. И князья, и епископы, не считая всех прочих. И что они увидят?
— Ну, не знаю, — упрямо сказал Буффальмакко.
— А увидят они неуважение к закону и власти князей и глумление над духовенством, уже не говоря о нарушении всех традиций изобразительного искусства! С тебя-то самого взять нечего, но ты ведь это несмываемыми красками запечатлеваешь, на посмотр грядущим поколениям. Вот, мол, любуйтесь, что мы тут в четырнадцатом
Буффальмакко молчал.
— А я тебе скажу, — назидательно произнес Разум, — как следует писать. Перво-наперво, графа следует изобразить в одеждах, подобающих его званию, с лицом, исполненным величия, восседающим на престоле. Ну, пусть не на престоле, но с лицом, исполненным величия, — это непременно. Если вообще собираешься его писать. Я бы тебе этого не рекомендовал: тема не та. Далее, монаха убери — пусть в ад утаскивают кого-нибудь другого. Нам не нужны неприятности с духовенством. Трупы во рву переодень, пускай валяются вперемежку разные сословия, наводит, знаешь, на правильные мысли — что перед нею все равны, что бренность бытия, тщета всего сущего и прочее. То же со знатными книгочеями — мол, и вы не убережетесь. Это ничего, это можно. Главное, эпизод с отшельником. Из него ведь конфетку можно сделать. Дескать, вот он, путь к спасению — через веру, через смирение. И прочее.
— А где ж ты раньше был? — рассердившись, спросил Буффальмакко.
— Спал я! Спал! А мой сон, как известно, порождает чудовищ. Поспал немножко — и вот народилось их без числа. Впрочем, тебе об этом знать еще рано. Ты все понял?
Буффальмакко молчал.
— Ну, я тебя предупредил. Я еще разок загляну, посмотрю, как ты справляешься. И помни — ты создаешь одно из величайших…
— Да помню я, помню.
— Тогда прощай. — Разум еще раз с сомнением оглядел его, покачал головой и исчез.
Раздосадованный, возвращался Буффальмакко в дом Франческо Траини. Он мне скажет, как надо писать! А сам, небось, и кисти в руках держать не умеет. Однако было что-то в словах Разума… разумное. И, придя домой, Буфальмакко начал метаться. Из своей комнатушки появился ставший похожим на тень Траини, спросил слабым голосом:
— Что-нибудь случилось, Буонамико?
Буффальмакко остановился, приблизился к нему.
— Когда ты писал свой «Суд»… когда ты его писал, Франческо… тебе подсказывал что-нибудь Разум?
— Живописцу всегда следует полагаться на разум.
На все у него готова цитата из старого Тафи! Буффальмакко взял Траини за плечи, легонько потряс.
— Говорю, Разум, Франческо, Разум. Не лез он к тебе со своими указаниями — тут не так, здесь не эдак?..
Траини взглянул на него с испугом.
— Ты тоже не спишь ночами, да, Буонамико?
Буффальмакко отпустил его, вздохнул.
— Сплю-то я хорошо… он, правда, всего один раз мне явился… сегодня… Разум я, говорит.
— Он что, мешал тебе во время работы? Так можно выпросить у Альберичи стражников для охраны.
— Не то чтобы мешал… он вообще-то дельные вещи говорил.
— Ну вот видишь, разум подсказывает тебе, что делать. И спишь ты хорошо. Я вот что тебе хотел сказать, Буонамико. Граф заказал мне еще несколько фресок, но я боюсь не справиться. Очень уж плохо сплю я по ночам, стал слаб,
— Хорошо, — устало вымолвил Буффальмакко. — Только я теперь прямо не знаю… а вдруг он опять явится?
— Кто явится, Буонамико?
— Разум.
— Так это же хорошо. Пускай является. Он же дельные вещи тебе подсказывает. А ты его слушай, он плохого не посоветует. А… что он говорил тебе?
— Разное, — неохотно ответил Буффальмакко. — Не понравилась ему моя работа. Давай мне указывать — то не так, это не эдак… Это, говорит, я тебя в Пизу вызвал, а не граф.
— Видишь, Буонамико, он даже к графу вхож. Ты бы его послушался. А то нашепчет графу что-нибудь… знаешь, какие здесь в Пизе казематы глубокие?
— Да вот и он на это намекал.
— А каков он из себя?
— Знаешь, я, пожалуй, лягу… устал.
— Ложись, ложись… так каков он из себя? Может, он мне тоже являлся, да я его не признал?
— Признал бы, коли явился… старый такой, с бородой.
— Как Альберичи?
— Да, Франческо, как Альберичи.
— Буонамико!
— Что?
— Помнишь слова учителя: «Мерою всему избери разум»?
— Помню, Франческо, помню. Покойной ночи.
Траини, вздыхая, вышел из комнаты, и всю ночь сквозь сон слышал Буффальмакко его вздохи в соседней комнате.
Наутро, угрюмый и сумрачный, Буффальмакко заявился в Кампосанто. Разум уже поджидал его. Буффальмакко, не поздоровавшись, прошел мимо и принялся замешивать штукатурку для арриччо. Разум молча за ним наблюдал.
— Тебе что, больше нечем заниматься? — наконец, не выдержал Буффальмакко.
— У меня остались сомнения в том, что ты меня понял, — заявил Разум своим громким голосом. — Помни, ты пишешь одно из…
— Слушай, Разум! — возопил Буффальмакко. — Может, греческие философы тобой и восхищались, разные трактаты писали, не знаю, я в этом несведущ. Но разве ты не знаешь, что под руку говорить нельзя? Тоже мне, Разум! Я-то тебя понял, не дурак, тем более, что ты несколько раз это повторил. Ты пойди лучше графа вразуми или наших, флорентийских. Там тебя очень не хватает. А теперь убирайся и приходи, когда фреска будет закончена.
Разум вздохнул.
— Хорошо, хорошо. Это не первый раз, когда меня гонят.
В следующую же секунду его не стало, и Буффальмакко с облегчением вернулся к своему делу.
Работа над фреской заняла у него почти год. Все это время его редко видели в городе. Иные, знавшие его по рассказам, даже удивлялись — да Буффальмакко ли это, известный своими забавами? Он сделался угрюм, зарос бородой, и если и шутил, то весьма ядовито. Он знал, что ему предстоит писать по меньшей мере еще три фрески, и мерой этим фрескам тоже, видимо, будет служить Разум. Сама мысль об этом повергала его в глубочайшее уныние и отбивала всякую охоту веселиться. Зато фреска получалась как надо — в разумных пропорциях, с использованием подходящих образов, кои, не лишенные фантазии, выписаны были с всем тщанием и рассудительностью.