Жалитвослов
Шрифт:
— Знаете, Станислав Петрович, — говорит Валентина Андревна, — я здесь работаю уже девять лет. Всякого насмотрелась. Ничего интересного в их гримасах нет. Нет и нет! — отвечает Валентина Андревна запальчиво на его молчаливый вопрос. — Они упрямые, непослушные дети. Мы проводим им комплекс специальных процедур, чтобы они избавились от своих гримас, выгуливаем в лесу, — природа, знаете, все лечит, — водим на речку. Ни капли благодарности, Станислав Петрович, не получаем мы взамен. Одни гримасы, еще страшнее прежних.
— Они строят вам рожи? —
— Ого-го какие рожи, Станислав Петрович! — отвечает Валентина Андревна. — Вы таких и во сне не видали.
— А обычно? — спрашивает Егупов. — Какие у них гримасы, когда они думают, что вы на них не смотрите?
Валентина Андревна постепенно успокаивается.
— Обычно? — говорит Валентина Андревна. — Обычно они все время улыбаются.
Вдруг она пристально вглядывается в него.
— Вы ищете какую-то особую гримасу, Станислав Петрович? — спрашивает Валентина Андревна.
Егупов не отвечает. Он задумчив. От задумчивости глаза его косят еще больше, точно безобразный его нос магнитом притягивает их к себе.
— Покажите мне мою комнату, — говорит Егупов.
Валентина Андревна вздыхает и поднимается. Ведет показывать ему его комнату.
Комнате Егупов не нравится с первого взгляда. Сама она небольшая и грязноватая, ее единственное окно выходит на кочковатое поле с пасущимися на нем тощими козами, — но держится комната с пятизвездочным достоинством. «А мы с разбором!» — будто заявляет она всем своим видом. На Валентину Андревну это напускное достоинство действует разительно. Она как-то сникает перед порогом и переступает его уже сникшая, готовая лебезить и просить.
— А вот и ваша комната, господин инспектор! — громко говорит Валентина Андревна, словно знакомя его с кем-то сиятельным.
Комната в ответ поводит углами, как плечами.
— Видали и получше, — презрительно откликается комната.
Егупову такое заискиванье противно.
— Комната для инспектора, — с усмешкой говорит Егупов, стремясь вложить эту усмешку в каждое слово. Его усмешка на вид ужасна. Комнату передергивает. От возмущения она не находит, что сказать, и словно поворачивается к Валентине Андревне за помощью.
— Здесь не очень уютно, — извиняющимся тоном говорит Валентина Андревна. — Здесь мы селим всех наших гостей.
Так-то она и всем инспекторам отвечала, по очереди. Ну что ж.
— Ну что ж, — произносит Егупов, открывает створку шкафа, огромного, как пожарный автомобиль, ставит туда свой чемоданчик и резким движением захлопывает ее, тем самым затыкая рот комнате, которая как раз порывалась что-то сказать. Комната обескуражено затыкается. Смотрит на Валентину Андревну. Этот — не инспектор. Кто-то другой, но не инспектор.
— Ну, а перекусить у вас найдется, Валентина Андревна? — весело говорит неинспектор.
Стол накрыт в отдельной палате. На вид палата мертвая. Только если сильно приглядеться, можно заметить слабую жизнь в ее застывших чертах. Эта палата — в коме.
— А это наш повар, Булдурген, — говорит Валентина Андревна. — Из казахов.
Поименованный кидает на нее быстрый взгляд раскосых глаз. Взгляд какой-то восточный.
— Салат не забудь, Булдурген, — говорит Валентина Андревна. С поваром она обращается не то что с комнатой, ни следа не осталось в ней прежней угодливости. Булдурген приносит и расставляет на столе тарелочки с моховым салатом под майонезом. Здесь же засоленные грибы, какие-то палочки и веточки в уксусе. Большой кувшин с жидкостью, похожей на компот, компотом и оказывающейся. На горячее чье-то затушенное тельце, наполовину скрытое в кусочках овощей и травяных пучочках. Это, по словам Валентины Андревны и молчаливому уверению Булдургена, заяц. Егупов без лишних вопросов его съедает. Валентина Андревна за этим внимательно следит. Сама она еле притрагивается к салату. При притрагивании лицо ее не может скрыть кислой гримасы. Егупов за ней внимательно следит.
Когда голод утолен, Егупов утирает рот и говорит:
— Да.
Валентина Андревна отрывается от рассматривания грибка на кончике вилки.
— Да? — спрашивает Валентина Андревна. — А что — да?
— Я ответил на ваш давешний вопрос, — поясняет Егупов. — Я ищу особую гримасу.
Валентина Андревна хмыкает и кончиком пальца сбрасывает в миску грибок с кончика вилки.
— Здесь вы найдете всякие гримасы, — говорит она. — Мы их, правда, зовем рожами. Вот вы как психолог ответьте: вам в детстве родители говорили, что если будешь строить рожи, лицо таким и останется? Говорили вам?
— Видите ли, Валентина Андревна… — говорит Егупов.
— Нет, вы скажите как психолог, — настаивает Валентина Андревна. — Родители плохого не посоветуют.
— Дети протестуют, — говорит Егупов. — Это протестная форма поведения.
— Да, но улыбка, — настаивает Валентина Андревна, — улыбка-то у них остается. Они могут строить рожи, дразниться, косить глазами… — тут она осекается, но потом заканчивает: — А под этим — улыбка.
— Это фоновая гримаса, — объясняет Егупов. — Она бессмысленна, лицевые мышцы даже не напрягаются, изображая ее. Такие гримасы встречаются повсеместно, у детей и стариков в особенности. У политиков, у тех гримасы другие.
— Мы хотим, чтобы они перестали улыбаться, — говорит Валентина Андревна. — Вернее, даже не мы, — так хотят их родители. Мы им всего лишь помогаем. Вам, наверное…
— Да, в министерстве мне показывали статистику, — подтверждает Егупов. — Они перестают улыбаться в 87 процентах случаев. Совсем перестают улыбаться. С их лиц исчезает фоновая гримаса.
Валентина Андревна вглядывается в него.
— Что-то не пойму, — говорит Валентина Андревна. — Вы нас в этом вините, Станислав Петрович? Да, показатели у нас низкие…