Жар-птица

Страстный фольклорист и писатель-самоучка Петре Испиреску [1] , по очень меткому высказыванию известного румынского писателя-драматурга Барбу Штефэнеску-Делавранчи, был «царем румынских сказок». Он обладал таким редким и трудно поддающимся какой-либо классификации писательским дарованием, при котором «найденная» автором сказка полностью сохраняла свою самобытность, и в то же время в ее стилизации чувствовалось вмешательство твердой руки писателя, правда, очень тонкое, чуткое и исключительно искусное. К творчеству Иона Крянгэ и Иоана Славича, к примеру, смело можно применить формулу «литературно-обработанной» сказки, поскольку там налицо как изобретательность, так и индивидуальные стилистические приемы этих двух писателей, и не в последнюю очередь их мировоззрение. А к какой категории следует тогда отнести сказки Петре Испиреску? В конце каждой из них указан источник, из которого она почерпнута. Например, сказка «Жар-птица» была рассказана в 1868. году одним солдатом из села Бульбуката Влашского уезда и пересказана с его уст братом писателя — Г. Испиреску; сказка «Греучану» была услышана писателем от Константина Михалаке с бухарестской окраины Деля Веке в 1876 г. и т. д. Естественно, однако, что первичный материал сказки просеивается писателем сквозь более тонкое

по сравнению с народным сказителем сито, и нужное слово подвергается стилизации, хотя и подобного объяснения авторского приема по обработке материала не вполне достаточно. Скорее всего, речь здесь идет о переработке сказочного материала в наиболее соответствующем ей народном духе. Тот же Барбу Штефэнеску-Делавранча в своей работе, посвященной Петре Испиреску и опубликованной в декабре 1887 года в газете «Румын», исключительно художественно отображает этот творческий процесс: «В сказке тебе дается перечень событий, зачастую не всегда представляющих интерес, и несколько фразеологических выражений, то есть канва и лишь набросок узора. Бескрайнее поле деятельности по отбору и обработке материала представляет собой саму жизненность и прелесть творческого акта. Вот это-то и вручил народ Испиреску, и никто как он не смог придать больше жизненности, отдавая им собственные жизненные соки, этим необычным, уже отжившим свое героям нашего прошлого. Благодаря ему отрывочные описания событий и обрывки фраз обрели необходимое для брожения тепло, энергию и появились на свет, окрашенные в яркие, чарующие взор тона. В огромной домне, неизвестные и бесформенные металлы, нагроможденные друг на друга, плавятся, перемешиваясь и сливаясь, а затем ярким и блестящим сплавом отливаются и застывают в чудодейственных формах артиста. Испиреску являл собой титаническую домну, в которой переплавилось неизведанное наследие наших легенд, он был артистом-творцом, задумавшим и создавшим чудотворные матрицы, в которых отлились формы для этих легенд». Сказки в толковании Петре Испиреску являются прототипами, цельными или только обогащенными, смотря по тому, как писатель комбинирует эпизоды. Рассматривая их по традиционной классификации С. Томпсона «The Types of the Folktale» либо анализируя их по установленным В.И. Проппом в «Морфологии сказки» критериям, мы отметим у Испиреску наличие всех присущих этому жанру черт и приемов, а также некоторые писательские дополнения повествовательного характера. Так, сказки «Мал-да-удал и золотые яблоки» и «Греучану» отличаются ветвистой и обширной эпикой, в которой не упущено ни одного элемента, характерного для жанра иллюстрированной сказки. Мы говорим богатое, а не многословное или пространное повествование, поскольку писатель одинаково соблюдает как строгость так и нормы построения, присущие народной сказке, что позволяет ему создать весьма доходчивый и легко поддающийся расшифровке текст. Таким образом, мы можем рассматривать сказки Петре Испиреску как повествовательный «синтаксис», расширенный и обогащенный фантазией писателя в пределах, допускаемых народным пластом, и в то же время повествование логичное, выраженное доходчивым языком. В этом смысле вышеупомянутые сказки бесспорно являются образцом. А вот в сказке «Жар-птица» происходит весьма интересное, на наш взгляд, повествовательное, как в современном романе, смещение. Что же там происходит? Мудрый и богатый царь велел своим лучшим мастерам выстроить невиданную по красоте и размерам церковь, однако всякий раз уже возведенный купол церкви обрушивался (тема, схожая с легендой о Мастере Маноле). Однажды царю приснился сон: ежели привезенная из-за тридевяти земель Жар-птица совьет себе гнездо на верхушке церкви, то та будет стоять во веки веков. Оба старших царских сына пускаются разыскивать Жар-птицу» но обратно не возвращаются. Отправляется в путь и их младший брат, а во время его отсутствия возвращаются его старшие братья с Жар-птицей и прекрасной рабыней впридачу. В этом месте писатель, — поскольку такой литературный «трюк» не с руки народному сказителю, — прерывает естественный ход повествования: должно было бы следовать описание всех перипетий и приключений младшего брата; вставляя эпизоды, взятые из конца сказки: возвращение двух старших братьев, пытавшихся избавиться от своего младшего брата, возвращение последнего в виде чабана и его встреча с отцом. После чего снова следует прерванная нить повествования о перипетиях младшего царского сына и рабыни-царевны. Таким образом, Петре Испиреску удалось добиться того, что невозможно было ожидать от сказки, главной чертой которой является типичность, а именно — сюрприза! Совершенно необычной сказкой, однако на этот раз по своему содержанию, является «Молодость вечная, жизнь бесконечная», услышанная Петре Испиреску от отца. Здесь трудно установить, где начинается и где кончается выдумка писателя, поскольку типичного сюжета в данном жанре не существует в рамках сравнительного народного творчества. Может, лишь в древней мифологии можно отыскать некоторые сходные аспекта, когда простой смертный в своей любви к созданию, обладающему сверхъестественной силой, становится также бессмертным при одном-единственном условии: не оглядываться на прошлое, в тот мир, выходцем из которого он является. Сказки Петре Испиреску чаруют нас и своим стилистическим построением и выразительностью языка, отличающегося своей живостью, связной и плавной динамикой и в тоже время поэтичностью, в нем редки региональные обороты и тем самым сказки Петре Испиреску становятся доступны любой категории читателей, являясь в некотором смысле квинтэссенцией народного языка. По словам Барбу Штефэнеску-Делавранчи, в лице Петре Испиреску в самой изысканной форме нашел свое выражение гений румынского народного сказителя.

ПАУЛ ДУГНЯНУ

Живало-бывало, да навек пропало, а кабы не бывало, то и сказке не быть. В ту пору, когда на тополе груши росли, на раките фиалки цвели; когда медведи на хвостах бились, когда волки с ягнятами в обнимку ходили; когда блох ковали и в одну подкову девяносто девять гвоздей вбивали и в небеса бросали, чтобы там сказки собирали; когда мухи на стенке писали…

А коли кто мне не верит, тот сам будет обманщик и врет.

Жил да был важный царь с царицей, оба молодые, красивые, а детей у них не было, хоть они и все делали, что для этого надобно; к каким только колдунам да мудрецам не ходили, чтобы на звездах им почитали да погадали, будут ли у них детки, — все понапрасну. Вот как-то услышал царь, что есть в одном ближнем селе один дошлый мужик, и послал за ним, а тот посыльным в ответ: мол, кому до него дело есть, тот пускай сам к нему и идет. Ну, собрались царь с царицей, взяли с собой свиту важных бояр, стражников да прислужников и отправились к тому мужику. А мужик, как приметил их издали, вышел навстречу и говорит:

— Добро пожаловать в добром здоровьице! Только зачем ты, царь, хлопочешь и все вызнать желаешь? Твое желанье печаль тебе принесет.

— Я не за тем пришел, чтобы про это тебя спрашивать, — отвечает царь, — а желаю знать, нет ли у тебя зелья какого, чтобы помогло нам детей завести.

— Как не бывать, — отвечает мужик. — Да только у вас всего один сын и народится. Будет ваш Фэт-Фрумос и пригож и хорош, да только радости от него вам не видать.

Царь с царицей взяли зелье, довольнешеньки во дворец к себе воротились, и через несколько дней царица затяжелела. Вся прислуга, весь двор и все царство радовались, когда про то весть прошла. Но дитя еще не успело родиться, а уж плакать начало и ничем успокоить его было немыслимо. «Не плачь, замолчи, дитятко, — говорил ему царь, — я тебе такое-то и такое-то царство отдам. Замолчи, сынок, я дам тебе в жену такую-то или такую-то царевну». И по-всякому его уговаривал. Но видя, что тот все уняться не может, сказал еще напоследок: «Замолчи» дитятко, дам я тебе молодость вечную, жизнь бесконечную!»

Тут дитя сразу смолкло и на белый свет появилось. Царская прислуга сразу — в барабаны бить и в трубы трубить и по всему царству целую неделю весь народ пировал-веселился.

Чем больше младенец рос, тем разумнее и смелее делался. Его в ученье отдали, мудрецов к нему приставили и все, чему другие ребятишки научатся за год, он схватит за месяц. Царь от радости чуть не умрет да опять воскреснет. В царстве все похвалялись, что вот будет у них царь завидный да мудрый, как Соломон. Но в одну пору, не знаю, что с ним такое сделалось, только стал он печален, тосклив и все думу какую-то думает. А как исполнилось молодцу пятнадцать годков и царь по этому случаю пировал с боярами да верными царскими слугами, Фэт-Фрумос поднялся из-за стола и говорит:

— Батюшка, настала пора, дай мне, что при рожденья моем обещался.

Услышав это, царь глубоко опечалился и сказал:

— Да как же я, сынок, могу тебе дать такое неслыханное — невиданное? Ведь я тебе тогда просто так обещался, чтобы только тебя успокоить.

— Что ж, коли ты, батюшка, не можешь мне дать обещанного, придется мне весь белый свет обойти, пока не найду я того обещанья, ради которого родился на белый свет.

Тут царь вместе со всеми боярами на колени пали, стали его упрашивать не бросать царство. Потому как, говорили бояре, твой батюшка-царь состарился и мы тебя посадим на трон и дадим тебе в жены самую распрекрасную на всем белом свете царевну. Но он от своего решенья не отказался, как кремень на своем стоял, и батюшка-царь, раз такое дело, перечить не стал, и велел ему в путь собираться и запастись всем, что в дороге надобно.

Вот пошел Фэт-Фрумос на царскую конюшню, где стояли самые во всем царстве славные жеребцы, и стал выбирать коня, да только на которого положит руку и схватит за хвост, тот сразу — хлоп оземь, и так всех коней повалил. Напоследок, когда уже уходить собирался, оглядел еще раз конюшню и приметил в углу конягу — сапного, коростяного, кожа да кости, и подошел. А как только 8а хвост его ухватил, тот повернул голову со словами:

— Что прикажешь, хозяин? Слава тебе, господи, дождался, довелось мне еще богатырскую руку узнать.

И застыл на ногах, стоит, как свеча, не пошелохнется. Тут Фэт-Фрумос рассказал ему, что задумал, и конь ему отвечает:

— Чтобы добыть, что тебе надобно, должен ты попросить у батюшки его меч, копье, лук и колчан со стрелами да одежду, какую он в молодости носил. А меня ты сам должен холить-выхаживать шесть недель и кормить вареным в молоке овсом.

Попросил он у царя все, что конь велел, царь позвал управителя царского двора и приказал открыть все сундуки с одеждой, чтобы царевич выбирал, что ему по душе. Фэт-Фрумос три дня и три ночи в сундуках рылся и наконец нашел на дне одного сундучишка оружие и одежду своего батюшки, еще когда тот молод был. Да только оружие-то заржавело. Он сам своими руками принялся ржавчину отчищать и через шесть недель оно все блестело, как зеркало. И коня своего выхаживал, как было велено. Хлопот было по горло, да он своего добился.

Вот сказал Фэт-Фрумос своему коню, что одежда и оружие приготовлены и почищены, конь сразу встряхнулся и все коросты, весь сап с него осыпались, и стал он, как и на свет появился, гладким, в теле и о четырех крыльях. Увидав это, Фэт-Фрумос говорит:

— Через три дня в путь тронемся!

— Будь здоров, хозяин, я хоть сейчас готов, только прикажи, — отвечает конь.

На третий день с утра весь двор и все царство печалилось-плакало. Фэт-Фрумос, снарядившись по-богатырски, с мечом в руке и верхом на коне, которого выбрал, простился с царем, с царицей, со всеми большими и малыми боярами, с войском и дворцовыми слугами, и те со слезами на глазах молили его никуда не ездить, а то не ровен час — про. падет. Но он пришпорил коня, и, как ветер, вылетел за ворота, а за ним вослед с припасами да деньгами сотни две верховых стражников, снаряженных царем в охрану.

Выехав за пределы царства своего отца-батюшки и очутившись в пустыне, Фэт-Фрумос разделил все припасы между стражниками, попрощался с ними и отправил назад, а себе оставил припасов ровно столько, сколько мог его конь свезти. И отправился на восток и все ехал да ехал, три дня и три ночи, пока очутился в широком поле, где валялось множество человечьих костей.

Остановился он отдохнуть, а конь и говорит:

— Знай, хозяин, что здесь — владенья злой Ведьмы, и кто на ее землю ступит, тому не бывать живому! Когда-то она тоже была как все, да только проклятье отца с матерью за непослушанье да за расстройство превратило ее в злую ведьму. Теперь она со своими детками, а завтра вон в том лесу мы встретимся с нею, она тебя погубить явится. Велика она — страх, да только ты не пугайся, держи лук наготове, а меч и копье под рукой, чтобы и их в ход пустить, когда надобно.