Жара в Аномо
Шрифт:
— А, меньше б их видеть, благодетелей.
— Значит, ездил в город за гостинцем, не по важному делу. Сачок ты, братец, ситцевый.
— То есть? Не понял, кто?
— Объяснить сложно. Это титул такой. Почетный. Для тех, кто ловит сачком бабочек, чтобы другим нескучно было пупы надрывать.
— Ты, шеф, злопамятный.
— Да нет, — сказал Борис, — просто не люблю сачков.
— Хороша благодарность за спасение от жажды.
— Ладно, проверим твое средство, — примирительно молвил Борис, отправляя косточку за щеку. — Много добыл?
— Нам с тобой хватит. С Матье не пропадешь.
— Ты хотел сказать — всем, верно?
Ник посмотрел на Бориса и разразился смехом не менее громким, чем недавний смех Корина в разговоре о знании иностранного языка.
22
Даги Нгоро распорядился, чтобы башмачника с площади Освобождения доставили в управление немедленно и без лишнего шума.
О своем внезапном решении лично встретиться со стариком Нгоро не предупредил Киматаре Ойбора, и это было в известной мере нарушением профессиональной этики, хотя, разумеется, старший инспектор уголовной полиции, капитан, глава управления крупной столичной зоны волен поступать как считает нужным.
Никто не придал этому факту особого значения. Тем более что следователь отсутствовал по каким-то причинам.
Надо сказать, дело об убийстве полицейского и специалиста нефтяной геологии до сих пор оставалось главной темой кабинетных и коридорных толков сотрудников. Исход розыска, который, по мнению большинства, ветеран Ойбор вел слишком замкнуто и вяло, интересовал каждого, кто дорожил честью мундира.
Поэтому все более и более активное вмешательство капитана в ход расследования даже вызывало молчаливое одобрение, особенно офицеров, которые уже решили, что их хваленый кавалер трех золотых лент, вероятно, не в силах справиться с головоломкой и начинает в ней "проваливаться".
Итак, вопреки былой просьбе сержанта и в его отсутствие Даги Нгоро приказал доставить к нему старика.
Привезли башмачника не скоро, что понятно, если взять во внимание его своенравие и строптивость.
Нгоро встретил его радушно. Усадил, поднес стопочку казенного коньяка, от которого, правда, тот наотрез отказался, ругаясь при этом, как торговка, которой наступили на ногу.
Старший инспектор терпеливо выжидал, пока стихнут возмущенные вопли старика, и со всей теплотой, на какую только был способен, сказал:
— Наш человек доложил, что вы беретесь опознать машину, если ее вам покажут. Вы не станете этого отрицать, уважаемый?
— Ваш осел, а не человек! — взвизгнул башмачник. — Он поклялся, что меня оставят в покое! И что же? Меня тащат в полицию через весь город, как преступника! Где его клятва?
— Он не виноват. Он не знает, что вас побеспокоили, так же как я не знал о его обещании вам.
— Везите обратно!
— Непременно, уважаемый, но, поскольку вы уже здесь, давайте побеседуем немного.
— Не желаю я беседовать! Меня заказчики ждут! Кто мне возместит убытки? Везите обратно! Не жалеете старого человека! У меня все больное!
— Жаль, что вы не хотите услужить нам в последний раз, — сказал Нгоро, — я слышал о вас как о мудром и ученом патриоте. Несмотря на свой, прямо скажем, преклонный возраст, вы известны стране как один из наиболее образованных и всезнающих граждан. Поверьте в мою искренность. Мне даже кажется, что мы где-то встречались.
— А мне не кажется, — несколько мягче отозвался старик, на которого, по всей вероятности, произвела некоторое впечатление новость о его широкой известности.
— Значит, я ошибся, — слегка огорчился Нгоро.
— Впервые тебя вижу, сынок, — сказал старик почти ласково. — Отпусти меня с богом, а то моя старуха помирает от страха. Сроду не имели с полицией дела.
— Вы уж простите, отец, всего несколько минут. Будьте добры.
— Хорошо. В последний раз?
— Даю слово. Сразу видно образованного человека. Вы ведь раньше служили у крупного фармацевта?
— Да, у него были свои плантации папайи и большая фабрика по производству целебного экстракта. Если у тебя бывало несварение желудка, ты, наверное, пользовался нашей продукцией. Мы экспортировали папайю даже в Европу. Я дважды выезжал туда с хозяином.
— Это неплохо, что вы с любовью вспоминаете того, кто дал вам возможность увидеть свет и наделил знаниями.
— С любовью! Будь он проклят, осел! Зря позволили ему удрать!
— Согласен с вами, — сказал Нгоро, — и рад, что вы так реагируете на мою шутку. А отчего, простите, вы впоследствии сменили фармакологию на уличное ремесло?
— Это мое дело. Тебе не о чем больше спрашивать?
— Виноват, отвлекся, уважаемый. Скажите, вы действительно смогли бы опознать машину, если бы увидели снова?
— Может быть, и узнаю, — нехотя просипел башмачник, — по звуку. Тогда было темно. Тьфу!.. Неужели не надоело?
— Позвольте, тогда вы утверждали, что успели заметить и цвет и марку автомобиля.
— Да.
— Вы уверены в своих предыдущих показаниях?
— Да.
— Имейте в виду, дача ложных показаний карается…
— Я пошел, — сказал старец и поплелся к двери, бормоча проклятия вперемешку с ругательствами.
Нгоро рассердился, он бросился за ним и загородил дорогу.
— Не испытывайте терпение властей! Только уважение к вашему возрасту сдерживает меня, не то приказал бы арестовать за дерзость и уклонение от гражданского долга.
— Закон был бы на твоей стороне?
— Да.
— Выходит, ты вправе посадить меня за решетку?
— Да.
Старик вернулся и сел со словами:
— Ладно, давай потолкуем впустую. Мне некуда спешить, меня не ждут заказчики, так?
Нгоро тоже опустился в свое плетеное кресло. Воцарилась гнетущая пауза, нарушаемая лишь недовольным сопением обоих.