Жара в Аномо
Шрифт:
— Борис, Борька, Боренька, только и слышу от тебя, — улыбнулся Луковский, — учти, я — Отелло.
— Ничего, ревность придает мужчине романтичность.
— Ты думаешь?
— Во всяком случае, будит в нем хоть что-то родственное настоящему чувству, сбивает спесь, извечное ваше самодовольство. Без ревности вы, мужики, жиреете душой и телом, не кровь, а сплошной холестерин.
— Терпеть тебя не могу за такие лекции.
— Это у нас взаимно. Полная гармония, — щебетала она, — будет чем коротать вечера на пенсии. Вообрази: московский дворик, снежок, в подворотнях парочки целуются, на них шипит карательный отряд дворовых старух, первоклашки гоняют шайбу, сосульки звякают с подоконников, из форточек — киношные вскрики с музыкой, на окнах телевизорная синька, хрумкает валенками почтальон с телеграммой кому-то, кто-то везет в лифте пса с прогулки, кто-то шумно кормит ораву гостей, кто-то за стенкой грозится переехать к маме, кто-то звонит из далекой командировки, а мы уже отъездились, все, дряхленькие и сюсюкающие, прихлебываем наш вечный "чай вдвоем", но не пьем, как здесь, читаем лекции друг дружке наперебой. Опять же, как здесь.
— Жуть.
— Ну вот и поговорили с милым. А теперь, извини, я мчусь к своим контейнерам в аэропорт.
— Светлана… постой со мной две минуты. Или пройдемся немного.
Облачко насекомых висело над огромной клумбой, призрачное и тонко жужжащее. Виктор Иванович и Светлана медленно шли по дорожкам, накрест пересекавшим благоухающий цветочный остров посреди ухоженного дворика, наступая на тень от деревьев, густая листва которых приглушала катившиеся от близкой площади волны людского многоголосья.
— Почти полкилометра впустую, — сказал он.
— У ребят? Ну и что?
— Сгорим от стыда, если снова не вышли на пласт.
— Борис рассказывал, в Сибири, под Сургутом, бурили до двух с половиной, а то и до трех тысяч метров. — Она прикоснулась к его плечу. — Мой тебе совет, меньше отвлекай его. Он свое дело знает. Все должно быть нормально.
— То есть?
— Меньше контролируй. Не опекай ребят, как назойливая нянька. Больше доверяй. У самого на носу сдача объекта, занимайся им.
— Не помню, чтобы когда-нибудь вмешивался в твои дела.
— Ну и напрасно, мы не чужие. — Она улыбнулась, мгновенно растопив наметившийся было холодок разговора. — Знаешь, при такой настройке невольно задумываешься о несовместимости.
— Гм, если и завлечешь меня когда-нибудь своей фатой в Дом счастья, все равно не попаду под твой лапоть.
— Время покажет.
— Времени в обрез, мне пора. Не желаете ли, дорогой товарищ, сопроводить кандидата медицинских наук до аэропорта и обратно? Представляю, какая опять собралась армада поглазеть на "Антошку".
— Увы, у меня свидание в другой части города.
— О! Луковский! Вы вознеслись в моих глазах! Ля фам?
— После общения с некой соотечественницей я даже к собственной шляпе испытываю неприязнь оттого, что она тоже женского рода.
— Браво!
— Ваша ревность делает вас романтичней, неспесивой, несамодовольной, гонит по жилам чистый огонь, порождающий нечто родственное настоящему чувству.
— Брависсимо!
— Но не страдайте, мои свидания не менее деловые, чем ваши. А сдача объекта действительно на носу, как вы изволили выразиться.
— Горе-горюшко, — с нарочитой печалью промолвила Светлана, — и этот злопамятный сухарь собирается сделать мне предложение.
— Не исключено, что это может произойти по окончании вашего контракта, мемсаб, под венец лучше стать на Родине, — сказал Виктор Иванович. — Я повторяю: не исключено. У вас же откуда-то полная в этом уверенность. Может, это не так.
— Отпираться бессмысленно. Так считает офицер местной полиции. А полиция знает все.
— Или ничего, — вдруг вздохнул Луковский.
31
Почти скрытая густой зеленью, плотно обвивавшей остроконечные металлические прутья, высокая ограда опоясывала казавшееся неприступным имение "Соваж", которое занимало сравнительно небольшую площадь плодородной земли в северном пригороде Найроби.
Совсем недавно прибывшему в эту страну отставному инспектору с паспортом на имя Ли Джоунса Килдаллена пришлось потратить немало энергии и сообразительности, прежде чем он отыскал "Соваж" и убедился, что сия обитель есть именно то место, ради которого он проделал столь дальнее путешествие по воде и суше.
Название как нельзя лучше передавало облик этого затаенного уголка, место действительно выглядело диким.
Проникнуть внутрь усадьбы удобнее всего было бы через выдвижные на шарнирах ворота, от которых грунтовая дорога с рядами пальм по обочинам вела прямо к двухэтажному особняку с колоннадой и портиком.
Выкрашенный в нежно-зеленый цвет, дом этот совсем не просматривался днем на фоне кокосовой рощи, однако ночью, озаренный светильниками двух ротонд по бокам фасада и обозначенный мягким светом окон, был хорошо заметен.
В ограде имелась задняя калитка, она, как и ворота, была оснащена автоматическими запорами, контролировалась лучами прожекторов и скрытой сигнализацией.
"Свил гнездо по высшему разряду, — мысленно отметил приезжий человек в черном костюме, — судя по всему, фонд четвертой дивизии был весьма солидным".
Он пробрался к замеченной накануне толстой ветке, выставленной за внешнюю сторону ограды, перебросил через нее узловатую веревку, закрепил, внимательно огляделся, вскарабкался наверх и, стараясь не оцарапать лицо и руки, спустился по дереву на запущенный газон усадьбы. Осторожно и бесшумно двигался он к водосточной трубе, по которой намеревался достичь балкона, а через него проникнуть в кабинет преуспевающего эмигранта.
Там вспыхнул свет. Господин Соваж, некогда носивший иное имя, прикатил в свою обитель давно, когда начали сгущаться сумерки, и поспешил в кабинет, зажег настольную лампу, чтобы, по-видимому, срочно поработать.
Вот он какой деловой, этот "дикий коммерсант от артиллерии".
Сейчас время приближалось к полуночи. В доме еще не спали. Внизу, в столовой, раздавались приглушенные голоса и звон посуды. Где-то в утробе второго этажа негромко с интервалами постукивала машинка. От легкого, изящного ангара на заднем дворике доносились вкрадчивые звуки музыки.