Жара
Шрифт:
— Странно, правда? Человека, которому она принадлежала, давно уже нет, а она, смотрите, все еще горит. Горит себе и горит, и ничего ей не делается. Сколько же лет-то прошло?
Он не ответил, взвесил вещицу в руке. На ней были вмятины, и колпачок спереди прогорел, там, где пламя вырывается. Ногтем большого пальца он провел по названию строительного банка, поцарапал кирпичик на мнимой стене, потер медь. Живучесть вещей. О чем ты думаешь, старина? Он встал, возможно, несколько резко, женщина испуганно взглянула на него. Он сунул сигареты и зажигалку назад в печь, закрыл дверцу. Петли взвизгнули.
— Иногда я нахожу волос, — пробормотал он. — В книге между страницами. Или в платяном шкафу. Или вдруг заест молнию
Женщина, которая, не затягиваясь, непрерывно дымила, помахала у себя перед лицом.
— Это кого же?
Но он больше ничего не сказал, отнес чашки в раковину, а она, прижав пятку к коробке, подпихнула ее под кресло. Потом с трудом поднялась.
— Мне это хорошо знакомо, Симон. Я своего мужа потом долго везде видела. Среди прохожих, стояла, уставившись на них, сама не зная почему. Среди людей в автобусе, на эскалаторе, среди тех, у кого окладистая борода или очки. И только когда они исчезали из памяти — иногда через несколько дней, — до меня доходило: бог ты мой, да это же был Рихард!
Она шла за ним до двери, и он, забрав сетку с дровами, вышел в вестибюль. Большая картина на стене вдоль выхода во двор, изображавшая сцену сбора урожая, в рамке с лепниной, успела за столетие потемнеть, если не сказать — почернеть. Снопы, жнецы и телеги с упряжками скорее угадывались. Край серебряного кубка, круп лошади, смех в полумраке…
— А как у нас обстоят дела с пополнением запасов?
— Да-а, — задумчиво сказала она. Зажав окурок, как маленький огарок свечи, между большим и указательным пальцами, она оглянулась на ванную. — Подрамники еще есть. Вся ванна забита. Вот немного бы угольных карандашей. Среднюю коробочку. И пастели, желтой, из Швейцарии. Но это терпит.
— Заметано, о’кей, — сказал он. — Будет сделано. Ну, пока.
— Да, спасибо. Адьё!
Солнце стояло у них за спиной в багряном уборе намечающегося заката. Дороги были забиты. С оглушительным шумом катил к взлетной полосе аэродрома Темпельхоф четырехмоторный военный самолет и вырулил на нее так близко от шоссе, что крыло машины тенью зависло над асфальтом. Они проехали сквозь эту тень.
Когда Клапучек переходил на скорости с одной полосы на другую, по жестяному подносу ездил один-единственный термоконтейнер, а по карте катались в красно-золоченых обертках круглые конфеты «Моцарт».
— Великое счастье, что Эмиль отправил нас вдвоем. Меня от напряжения каждый раз пополам разламывает, — сказал он и переключил большим пальцем скорость. Рукоятки ручки сцепления не было, конец ее был обмотан изоляционной лентой.
— У нас дома мы сами резали скот. У меня еще ребенком немела рука от долгого перемешивания крови, когда колбасу делали. А бесконечное набивание кишок! Зато потом можно полакомиться жирненькой отбивной со свежеиспеченным хлебом. Вкуснотища! Щеки так и лоснились от сочного жира!
Он выехал на Мариендорфердамм и показал Де Лоо на запыленную витрину. Помещение пустовало, дверь зарешечена, по фасаду тянулась полоска из темного стекла, во многих местах треснувшего. Поблекшие золоченые буквы вывески, давно перевернутая страница истории: «Специализированный магазин по продаже предметов гигиены брака. С 1965 года ведущая в Бер…»
— Сегодня выращивают слишком тощий скот, — продолжал рассказывать Клапучек. — Это не свиньи, а настоящие поджарые спортсменки, а? Никакого жирка. Раньше у нас, сразу после войны, перед земельной реформой, специально откармливали свиней на убой. Чем жирней, тем лучше. Военные коменданты, конечно, протестовали, войска, ясное дело, получали свинину по обязательным поставкам. И им всегда было мало, ждать они не хотели.
Он остановился перед металлическими воротами, погудел, и лысый человек в белом халате, поглядев в смотровое окошко в плохо побеленной стене, согласно кивнул. Ворота медленно сдвинулись в сторону, а они въехали во двор и подкатили к новенькому, обсаженному цветочными клумбами административному зданию с полукруглыми тонированными стеклами по фасаду. От окна к окну скакало перед ними их собственное отражение, удаляясь от них.
Потом фасад внезапно закончился, и они повернули на территорию, разгороженную перегородками из стальных трубок, лабиринт пустых загонов и троп для перегона скота — голая земля, выбитая бесчисленным количеством копыт, местами покрытая кучами навоза, резаной соломой с ее характерным блеском и лишь изредка бледно-зелеными травинками. Здесь же стояли несколько больших машин для транспортировки скота, один из водителей, размотав длинный шланг, открыл кран с водой.
В загоне, клином входившем в бункер, стоял крупный рогатый скот, пятнистые быки черно-белой окраски, двадцать или больше голов. И хотя позади них было достаточно свободного места, все они упорно стремились к темно-зеленой двери бункера, стояли, тесно прижавшись боками, ревели и били копытами, словно не могли дождаться, когда же наступит их черед исчезнуть за зеленой дверью. Краска на уровне бычьих морд была начисто слизана, сталь сияла, отполированная до блеска.
Водитель, помывший колеса своего грузовика, повернул на шланге вентиль и направил струю в кузов. Грохот воды по жести был таким оглушительным, что маленькое стадо в страхе метнулось и еще теснее сбилось в кучу, на землю полились струи жидкого навоза. Некоторые быки вскидывались на других, но те уворачивались от них. Тяжелые мошонки громко шлепали по задам, покрытым коркой запекшегося навоза, рев стада эхом отдавался от бетонной стены, а у одного из вздыбившихся быков напрягшийся член, отведенный в сторону крутым боком другого животного, изверг мощную струю семени, густая слегка прозрачная жидкость медленно сползала по крупу животного.
Клапучек затормозил перед грузовой платформой, и они поднялись по маленькой лесенке наверх, нагнулись и прошли под наполовину опущенными воротами. Высокое помещение, где под потолком царил невообразимый хаос из кабелей, цепей и вентиляционных труб. Штабеля поддонов, пластиковых ванн и листов жести, а на двух опрокинутых ведрах, на каждом из которых лежало по телефонной книге, сидели двое рабочих в белых халатах и пили кофе из термоса. На подоконнике валялись их защитные шлемы, тоже белые, с поднятыми вверх стеклами из плексигласа. Клапучек кивнул рабочим.
— Опять отдыхаем?
Один из них поднял руку, внутренняя сторона рукава усыпана мелкими пятнышками, словно обрызгана из пульверизатора. У него была заячья губа, он говорил, кривя рот и выпячивая нижнюю губу.
— Клаппу, легок на помине! Мы только что говорили о тебе. Ты ведь у нас деревенский, да? Тут вот у жены нашего толстяка не хватает железа в крови, она последнее время не дает ему покоя, все жмется к нему. Не знаешь, как горю помочь?
С внешней стороны резинового сапога заткнуто несколько длинных ножей, ставших узкими от частой заточки. Клапучек, ухмыляясь, оглянулся.