Жажда странствий
Шрифт:
— Берегите наше дитя, — шепотом сказал он, ласково коснулся пальцами ее щеки, взглянул с нежностью — ив следующее мгновение его уже не было в комнате, только проскрипели под окном шаги по снегу.
Глава 18
Мей Ли исполнилось два месяца, когда у ворот приюта остановился тот самый автомобиль, который минувшей осенью привез сюда со станции Одри и Чарльза. Из него вышли две монахини в суконных синих рясах и белых крахмальных наголовниках, закутанные в теплые черные плащи. Телеграмма, возвещавшая об их ожидаемом приезде, пришла еще месяц назад, но срок прибытия не указывался. Когда же они наконец появились, выяснилось, что их ни
Синь Ю лишилась всех, кого любила: родителей, братьев, сестер и вот теперь — Одри, которая стала для нее своего рода ангелом — хранителем.
— С тобой здесь останется Мей Ли, дорогая.
Но Синь Ю сердито затрясла головой. Ей уже исполнилось двенадцать лет, она заметно выросла и развилась за те месяцы, что Одри провела в приюте.
— Мей Ли — плохое… совсем плохое!
— Как ты можешь говорить такие вещи?
— Она не китаянка и не Божье дитя. Она японское дитя.
Лин Вей потому и умерла, что родила японского младенца.
— Кто тебе сказал?
Одри была потрясена ее рассуждениями. Откуда Синь Ю это взяла? Казалось бы, рядом нет никого, кто мог бы внушить ей подобные мысли. Но Синь Ю просто указала на свои глаза.
— Я вижу. Мей Ли — японка. И я помню того японского парня, который нравился Лин Вей… — Она сокрушалась при мысли о сестринском позоре. — Лин Вей меня обманула, Это не Божье дитя.
— Все дети — Божьи дети. Твоя сестра тебя очень любила, Синь Ю.
Больно думать, что малышка, которую Одри так полюбила, будет отвергнута своим народом. Не прерывая сборов в дорогу, Одри все чаще и чаще задумывалась. А после обеда сходила на почту и отправила две телеграммы. Одну — Чарльзу, с известием о том, что она наконец свободна и скоро вернется домой. И почти такую же — деду, она лишь обещала позднее уточнить дату приезда.
Каково же было ее удивление, когда два дня спустя с почты примчался мальчишка с ответной телеграммой в кулаке. С замиранием сердца развернула Одри тонкую бумажку. Неужели что-то с дедом? Она прочитала текст и, пряча вдруг навернувшиеся слезы, повернулась спиной к столпившимся у крыльца обитателям приюта. Монахини тактично увели детей, а потом одна из них возвратилась и спросила у Одри:
— Вы получили дурные вести, мадемуазель?
Одри покачала головой и улыбнулась сквозь слезы.
— Нет-нет… просто я… я боялась, что случилась беда с моим дедушкой, но телеграмма не о нем… Это совсем, совсем про другое, она меня удивила и… — она снова сглотнула слезы, — и растрогала.
Телеграмма была от Чарльза:
"Слава Богу. Поезжай через Лондон. Есть серьезное дело.
Прошу тебя быть моей женой. Люблю. Чарльз".
Здесь было сказано все, о чем Одри могла только мечтать.
И тем не менее принять его предложение для нее было невозможно. Во всяком случае, сейчас. В письмах от деда она читала между строк, что он тоскует, что он слаб и уже теряет надежду когда-нибудь свидеться с ней. И именно это она попыталась объяснить Чарльзу во взволнованной ответной телеграмме, которую отправила ему на следующее утро:
"Любимый, рада бы ехать через Лондон, но не могу. Я очень нужна дедушке, и как можно скорее. Спешу вернуться
А может быть, ты приедешь в Сан-Франциско? От всего сердца — Одри".
Получилось, на ее собственный взгляд, как-то не слишком убедительно. Поймет ли Чарльз, не обидится ли? Однако другого решения она принять не могла. И это был не единственный выбор, который ей предстояло сделать, были и другие, не менее — если не более — мучительные.
В памяти у нее неотступно звучали слова генерала Чанга, сказанные о новорожденной девочке: «Возьмите ее с собой, мадемуазель…» Но как это осуществить? Кроме того, Одри подумывала и о том, чтобы увезти с собой Синь Ю, однако, когда она об этом заговорила, Синь Ю страшно испугалась. Девочка знала только Харбин и его окрестности и ни за что не хотела уезжать из Китая, расставаться со своими соплеменниками. Как и другие дети, она была очень привязана к приюту. Им жилось здесь неплохо. Единственное, чего не хватало, это матери с отцом, но мать и отца не смогла бы заменить и Одри, как бы самоотверженно она ни заботилась о сиротах все эти долгие месяцы. Святые сестры заверили ее, что за все ее добрые дела ей уготовано место на небесах.
Одри по телеграфу заказала номер в отеле «Шанхай» и зарезервировала каюту на лайнере «Президент Кулидж», отплывающем из Иокогамы. Теперь надо было собираться не теряя времени. Через две недели после прибытия бельгийских монахинь все сборы были закончены. Оставалось провести в приюте с детьми последнюю ночь.
Был устроен прощальный ужин, дети хором пели ей песни.
.Они уже успели полюбить и привязаться к младшей из монахинь, более настороженно относились к старшей, которая была к ним более строга. А Одри малыши просто обожали. Завтра на вокзале предстояло слезное прощание, потому что все дети собирались во что бы то ни стало поехать проводить ее.
Перед сном Одри рассказала монахиням о генерале Чанге, чтобы они не пугались, если он появится опять. И впервые поставила корзинку с двухмесячной Мей Ли в спальню к остальным детям. Если она проснется ночью, ее услышит одна из монахинь и сможет подойти и накормить ее любимым козьим молочком. А для Одри настало время отлучения от ребенка. Всю ночь она боролась с собой, заставляя себя не бежать на младенческий плач. Она знала, что Мей Ли зовет ее. Два месяца Одри дни и ночи напролет держала малютку на руках, была ей заботливой матерью, и вот теперь должна с ней расстаться. Одри лежала без сна, и сердце ее разрывалось. Она словно воочию видела перед собой черные шелковистые волосики, черненькие глазки и радостную беззубую улыбку, всякий раз появлявшуюся на нежном младенческом личике при ее приближении. На рассвете Одри, собравшись с духом, вошла на цыпочках в детскую спальню, чтобы в последний раз взглянуть на Мей Ли. Но малышка в корзине проснулась и вопросительно смотрела на нее во все глаза. Это было уже выше ее сил! Обливаясь слезами, Одри выхватила девочку из корзины и крепко прижала к груди. Она думала про славную, добрую Лин Вей, отдавшую жизнь за это крохотное существо, которое Одри было сейчас дороже всех на свете. Она не слышала, как открылась дверь и вошла монахиня.
Увидев заливающуюся слезами Одри, она приблизилась и ласково обняла ее за плечи.
— Возьмите ее с собой, мадемуазель, возьмите… вы не сможете ее оставить.
— Да. Не смогу, — мучительно переживая, повторила Одри, обернувшись, посмотрела в глаза старшей монахини. Они были влажными.
— Нельзя покидать ту, которая тебе так дорога. Да и ей здесь жизни не будет. Подрастет, и все станут от нее шарахаться. Ведь она наполовину японка. Она — ваша, и только ваша, и это единственное, что имеет значение.