Жажду — дайте воды
Шрифт:
Спустя два дня после отдыха с передовой мы маршем добрались до места.
Неожиданно оказались в зеленом молчании. Благодать-то какая!.. Оглядел своих ребят и онемел: мало их осталось в живых. В пехоте и того хуже. В каждой роте не больше десятка выжили. Передо мной стоят как живые все те из моих ребят, кто убит. И комок подступает к горлу.
Обосновались в небольшом латышском хуторе. Они тут раскиданы далеко друг от друга. Между ними поля, луга, перелески.
Солдаты помылись в
Командир полка предложил мне представить к награде особо отличившихся в боях за Шауляй.
Я построил всех. Осталось только двадцать два человека. Сел против строя и начал диктовать одному из взводных: представить к награждению орденом Ленина наводчика Геннадия Смирнова. Сержанта Комарова — к ордену Красного Знамени. Сахнова… тоже к ордену Красного Знамени… Он еще не вернулся, но я жду его со дня на день. А что с теми, кого нет среди нас? Я спрашиваю:
— Что с Борисом Александровым?
— Погиб. Осколок попал.
— А Тулаев?
— Его видели распростертым на земле.
— Погиб или ранен?
— Не могу точно сказать. Санитар там крутился…
А мне надо знать точно. Ведь родители ждут вестей от своих сынов. Если хоть чуть сомневаюсь в чьей-либо гибели, похоронной не посылаю. Погибших не воскресить. Надо думать о живых. Пусть надеются…
Вокруг теплынь. Сентябрь… Вокруг хоть и раненая, но живая жизнь.
Я всех своих солдат представил к высоким правительственным наградам…
Сахнов вернулся.
Был вечер. Я вел занятия по боевой подготовке. Вдруг вижу — Сахнов! Идет по дороге, за спиной вещмешок, в руках палка. Улыбается. Мы все кинулись ему навстречу. Он расчувствовался.
— Ну что вы?.. Не из плена же и не из тюрьмы… И не тискайте меня так, в вещмешке яйца, раздавите…
Он доложил, как положено, о своем прибытии. Круглое лицо его помолодело. Усы подкоротил, подправил. На гимнастерке чистый подворотничок. Весь какой-то ухоженный. От него так и веет теплом, домом.
Ночью вдруг разбудил меня:
— Поговорить надо, сынок. — Он выудил из вещмешка бутылку самогона. — Жена моя в подарок вам прислала. Пользуйтесь ее добротой.
Никогда он ни о какой жене не говорил…
— Едва я добрался до наших мест, словно камнем меня садануло: деревню всю спалили, люди живут в землянках. На весь колхоз две лошади. Мои кони оказались просто кладом для них — ну прямо два Христа-спасителя. Отыскались две мои тетки… В общем, меня там помнили. Ох, как они там трудно живут!.. А привезенные мною плуги и всякое там шматье, сапоги да брюки для них как божий дар.
Я слушаю его глуховатый говорок.
— На второй же день после приезда женился. — Сахнов вздохнул. — Что было делать?.. На всю деревню пара худых стариков да пацанята. А Галя хорошая, ей-богу! Да и наследника захотелось. Вот взял и женился.
Сахнов выложил шматок сала и головку лука.
— И
Чудно-то как! Заживают раны…
Утром Сахнов сказал, что очень хотел бы вступить в партию. Примут ли? Я успокоил его: кого же и принимать, если не таких воинов, как он.
И я, не откладывая в долгий ящик, написал ему рекомендацию.
Возвращение Сахнова как бы наполовину восполнило потери моей роты.
Сахнов приготовил мне угощение, как в гражданке: и молоко, и овощи, и даже яйца.
— Выменял все это за пару сапог, — сказал он в ответ на мое изумление.
— Не побоялся?
— Чего бояться-то?
— А помнишь случай, как ты мое стройбатовское обмундирование продал?..
— Помню, — кивнул Сахнов. — Как не помнить! Да только, слава богу, другие времена. — Он положил передо мной очищенное яйцо. — Ешьте, свежее.
— Петухи, выходит, не перевелись?
Сахнов захохотал.
— Надо думать, куры не вдовы, коль яйца несут. Сколько бы немец ни зверствовал, а семечко прорастает… Погодите, вот только ступим в его логово.
Глаза его загорелись гневом. Что ж, у него есть на это право. Слыханное ли дело, сколько горя принесли нем фашисты!..
Сегодня четырнадцатое сентября. Через три месяца и четырнадцать дней мне исполнится двадцать один год. В записях моих твердость.
Получили подкрепление. В основном все после лечения в госпиталях и частично новобранцы. С утра и до ночи занимаюсь с ними боевой подготовкой.
Пришло письмо от Маро. Она пишет:
«Дай знать о себе. Где ты? Если сейчас в боях, черкни заметку для нашей газеты. Многие так делают».
Я про себя засмеялся. Вина, конечно, моя. Ни разу ведь не сообщал, что денно и нощно в боях. Не хотелось тревожить домашних. И все же я написал Маро:
«В боях я участвую. Повидал многое, и горестей, и радости. Теперь мы каждый день продвигаемся вперед, уже завершаем освобождение Латвии. Передо мной Рига. Ведем бои за нее. Со здоровьем все прекрасно. Здоровье мое отличное. Я крепок как дуб».
Вот какое письмо я написал Маро.
А на следующий день написал еще одно.
«Не жди меня, Маро. Во мне все сгорело. Только одно чувство живо еще в душе, то, что в бой толкает. Осталась одна цель — воевать. Если бы я вдруг перестал быть солдатом Родины, я перестал бы быть человеком. А я, как бы то ни было, хочу оставаться человеком. Забудь меня и больше не пиши, не хочу я получать письма. Хочу быть один. Я солдат. И мне сейчас не нужно ничего из того, что связано с тоской, песней и прочими подобными вещами. Я стараюсь забыть обо всем».