Желай осторожно

Вересень Мара

Мы с телом откровенно пускали восторженные слюни. Даже мерзкий характер и стремление выставить меня виноватой во всех казскийских бедах не мешали любованию. Скорее помогали, дополняя образ притягательного киношного злодея-обаяшки. Сильно подозреваю, что градусы сыграли не малую роль, но я люблю красивое! Не важно, что.

— Мари-Энн? — вкрадчиво произнес Анатоль, я почувствовала, что растекаюсь лужицей, сердце трепыхнулось.

— Ну, как знаешь, — холодно продолжил он, и свет пропал.

Тьма обняла за плечи и расцветилась миллионом шепотков и шорохов,

в которых прятались крадущиеся шаги, пульс грохотал в ушах. Найдетнайдетнайдетнайди… щеки горели, пальцы, наоборот, сделались ледяными. Воздух впереди шевельнулся, и в темноте вспыхнули два зеленых огня, разрезанные вертикальными черточками зрачков.

— А-а-а! — заорала я и от неожиданности швырнула в страшное первым, что попалось под руку — выдернутой с полки книгой.

Грохнуло, шмякнулось, темнота сдавленно ругнулась.

— Хватит, — сказал Анатоль и затеплил в пальцах огонек.

Его лицо, окрашенное желтоватым светом, проступило сквозь мрак, обозначились плечи и руки. Глаза были нормальные. Показалось… Чуть прищурившись, глаза смотрели прямо на меня.

— Может тебя запереть? На неделю. До свадьбы, — задумчиво проговорил мужчина с огоньком. Его нос вздрогнул, принюхиваясь. Затем Анатоль чему-то кивнул, стряхнул с пальцев свет и зажег свечи в библиотеке.

— Нее наадо меня заапирать, — отозвалась я, слегка растягивая слова и предусмотрительно пятясь подальше.

Канцлер пошел на сближение.

— Почему? — Шаг. — Очень хороший выход. — Шаг. — Перестанешь в чужие кабинеты вламываться, — еще один. — Магией разбрасываться почем зря, — еще шаг. — Стены портить, нервы…

Совсем рядом. Непозволительно близко. На расстоянии ладони.

— Я… как гепард, в неволе не размножаюсь, — голос охрип, во рту пересохло, до ужаса захотелось облизать губы.

Чуть склонился.

— А если попробовать?

— З-зачем? — сдавленно произнесла я, глядя на него, как бандерлог на Каа.

— Любопытно, — дыхание обожгло ресницы, шевельнуло тонкие волоски на висках над ушами.

Мои пальцы дрогнули и коснулись горячей кожи другой руки, большой с длинными пальцами, которые мгновенно оплели мои, сжали…

«Да и начхать!» — решила я, и прильнула ртом к маячившим у меня перед глазами губам.

Гулко ударившееся в груди под рубашкой сердце, повторившее такой же кульбит вслед за моим, рука, смявшая ткань платья на плече, и горячее сильное тело, прижавшее меня к стеллажу, ясно дали понять, что тактика обороны выбрана не верная, но сопротивляться не хотелось, хотелось другого. Больше и жарче.

— Анатоль, — прошептала я, задыхаясь от поцелуев, прижимаясь теснее, вплетая свои пальцы в жесткие смоляные пряди, бросающие косые тени на его лицо, с полуприкрытыми потемневшими глазами. Черные стрелки ресниц вздрагивали, выдавая его напряжение.

Новый поцелуй. Глубже, сильнее. Руки скользят по груди на талию, опускаются ниже, подхватывают под ягодицы, приподнимают. Юбки взмывают вверх. Льну кошкой и бесстыдно обхватываю его ногами. Так жарко и сладко. Невыразимо сладко. Пламя свивается жгутом

внизу живота. Обрываю поцелуй, чтобы посмотреть в его глаза цвета малахита. Рычит и снова впивается в губы. Его пальцы касаются кромки чулка, скользят по краю, выше. Кожа горит огнем от прикосновений. Дрожу, утыкаясь носом в шею — запах вишни и солнца, горячий и пряный. Провожу языком. Вздрагивает. Прижимает к себе, чтобы я почувствовала… Тянусь избавить его от мешающей одежды…

Ярко полыхнули свечи, взвиваясь языками едва не до потолка, огонь змеями побежал по стеллажу, жадно впиваясь в книги. Анатоль резко отпрянул, потянул меня на себя, выдергивая из жадных щупалец, и оттолкнул прочь, придавая ускорение потоком воздуха в спину.

— Уходи, быстро!

Тяжелая дверь захлопнулась, отсекая меня от разошедшегося огненного шквала и его.

32

— Пожар, — затянула было я, но засомневалась и принюхалась.

Дыма не было. Им даже не пахло, хотя сразу, когда полыхнуло, и дым, и запах, и жар от огня… и прочее всякое. Сердце кувыркнулось, внутренности завязались узлом, дрожь прошла по телу от макушки до пяток от одной только тени воспоминания…

Я рывком распахнула дверь. Темно. В оставленной на столе у окна лампы едва теплился под стеклянным колпаком огонек. Больше никакого огня не было. Ни огня, ни дыма, ни Анатоля. Стул с высокой спинкой стоял у стены справа от двери, на полу лежал бахромистый ковер с чуть подвернутым уголком.

— Ни хрена себе вам приглючилось, ваша светлость! — прониклась я масштабами отсутствия катастрофы. Вот интересно, что глубоконеуважаемый канцлер в свое зелье мешает, что от него такой дивный эффект, причем с каждым разом все чуднее?

Я собралась было закрыть дверь, но уловила краем глаза какое-то шевеление. Замерла и огляделась еще раз. Темные стеллажи, густые тени, стол с лампой, стул, аккуратно расстеленный серо-синий ковер с едва уловимо проступающим схематичным узором из снежинок.

— Ага! — воскликнула я и придавила коварный текстиль туфлей. Бахрома вздрогнула и затрепетала. Ковер собрался морщинками вокруг моей ноги и преданно забил кисточками.

— Так то! — победно заключила я, убирая ногу. Выходит, не все глюки — глюки.

— А был ли мальчик? — глубокомысленно рассуждала я, направляясь, как мне думалось, обратно к себе.

Свернувшийся в рулончик ковер скользил рядом, иногда вырывался вперед и экспрессивно тряс бахромой, если я, по его мнению, сбивалась с направления. Отголоски бурного девичника все еще бродили в крови, поэтому сбивалась я довольно часто. К тому же меня отвлекали размышления по поводу правдивости произошедшего в библиотеке. Расклад был пятьдесят на пятьдесят. Причем вторые пятьдесят, которые приходились на то, что я просто уснула на ходу под воздействием ворованного зелья, были какие-то более вероятные, чем то, что я и Анатоль… Щеки полыхнули, сладкие мурашки прошлись по позвоночнику. Да как мне теперь ему в глаза смотреть? Вот сразу же глюки вспомню…