Желай осторожно
Шрифт:
— Идем, — сказал он.
И я пошла. Утро уже брезжило рассветом. Сегодня у меня свадьба. Горько, дамы и господа!
44
— Версию Вениана я знаю, теперь хочу послушать твою.
Анатоль стоял в моей гостиной, как человек, который куда-то пришел и забыл зачем. А еще он старательно избегал смотреть мне в глаза, блуждая взглядом по комнате, и наконец, уставился куда-то в район моего подбородка, вроде и приличия соблюдены, и изумруды свои ресницами занавесил.
— Зачем?
— Я просто воспользовался шансом. Отец бы меня не отпустил, а с братом мы договорились.
— И отыграть никак?
— Условия
— Моя сторона медали мне знакома, а что насчет тебя?
Анатоль выдохнул и посмотрел. В глаза. А потом, не опуская взгляда, в два приема сдернул с плеч рубашку. Первой обозначилась татушка-браслет, которую я заметила на балу. Такая же обвила второе запястье. Огненные дорожки символов побежали вверх по рукам, обхватили парами браслетов пошире предплечья и плечи, легли на ключицы, ошейником сомкнулись на горле, скользнули вниз, к пупку и тремя обручами опоясали торс. Тяжи знаков уходили под пояс брюк, но и увиденного мне было достаточно. Изумрудная радужка глаз обзавелась ярким золотым ободком. Выглядело жутковато, но очень красиво.
Мужчина не двигался. Не шевельнулся даже, когда я подошла и коснулась метки договора на запястье, провела пальцами по руке и выше, очертила ключицу. Вздрогнул, потому что я прижалась губами к впадинке у основании шеи и, судорожно вдохнув знакомый теплый запах, обвила руками талию, сцепив пальцы на его спине в замок, словно кто-то хотел отнять у меня мое. Рук он не поднял.
Тишина и полумрак раннего утра заливали комнату стылым серым светом и отчаянием. Я прижималась лицом к гладкой горячей коже, чувствуя биение его сердца, неровное и сильное, на два такта. Мое иногда попадало в ритм, но больше сбивалось и частило. И снова обжигало меня изнутри. Я ждала. Потом подняла лицо вверх. Точно так же я смотрела на него в тот вечер в баре — подбородок и четко очерченные губы — только тогда он держал меня. Я все еще ждала. Когда ожидание стало невыносимым, его губы коснулись моих, окончательно разрывая мою связь с реальностью.
Отстранилась, задыхаясь, чувствуя, как боль опрокидывается солью через край и бежит по лицу, — на меня из его глаз смотрел не теплый малахит, а холодные колкие изумруды. Мои руки бессильно упали вдоль тела. И вот тогда Анатоль поднял свои. С тем же отстраненным и равнодушным взглядом он оттер от слез мои щеки, сделал шаг назад, поднял с пола рубашку, оделся, тщательно застегнул все пуговицы, одернул манжеты.
— Ночь была беспокойной. У вас есть пара часов, чтобы отдохнуть, княжна, потом придет Колин и поможет подготовиться к церемонии.
— Зачем? — шепотом спросила я и коснулась пальцами губ, на которых еще жила тень прикосновения.
— Вы этого ждали, — ответил Анатоль, растянул губы в улыбке, поклонился. — Доброй ночи, ваша светлость. Вернее, доброго утра.
Затем повернулся спиной, в несколько шагов преодолел пространство, отделяющее его от выхода из комнаты, открыл дверь и получил в глаз. Увесистым металлическим кулаком. Закатил глаза и рухнул.
— Ты что!? — завопила я громким шепотом.
— А чего он! — отозвался Вовыч, явно подслушивавший, а то и подглядывавший, за дверью.
— И что теперь? — я беспомощно посмотрела на приятеля. Шлем был другой, а выражение все то же.
— Что-что, — проговорил он, приглядываясь к лицу поверженного канцлера, на лице которого наливался багровым след от удара, особенно любопытно смотрелся узор от кольчужного сегмента, отпечатавшийся на коже. — Ты пойди, что ли, умойся, а то, как веник, пыльная и в паутине, а я тут сам как-нибудь.
— А… — я уже развернулась в сторону ванной
— Ну, это ты правильно. Когда эта баба мерзкая в меня попала, меня просто в другой доспех вынесло, ну, вроде, как из чата, а я по новой залогинился, только с другого компа. Так, иди куда шла, княжна!
— Ща всеку!
— Иди, иди, дровосек любитель.
Когда я выбралась из ванной, разморенная и моргающая через раз, в гостиной никого не было. Только в углу торчал рыцарский доспех. Но он был пустой, я это каким-то образом знала. Как знала и то, что предусмотрительный организм выкрутил ручку на чувствах на минимум. Потом мне это аукнется, но это — потом. Когда моя голова коснулась подушки, я уже спала.
Правда, не так долго, как хотелось.
Апофеоз красоты и стиля начался с внесения… вкатывания… В общем, в распахнутую на обе створки дверь кое-как, со стенаниями и прижиманиями изящных ручек к трепещущей груди (Глай ар Мур), невнятными возгласами и восклицаниями (безымянная девица из свиты ар Мура), сдавленной руганью (держатель зеркала) ко мне протащили нечто на стойке и в чехле. Следом паровозиком втянулись мои горничные и парочка пришлых. Но!
До этого меня разбудили в стиле незабвенной домомучительницы Колин ван Жен. С небольшим дополнением. При побудке присутствовал добрый доктор ир Прим и, судя по мандариновым ноткам, в протянутом бокальчике был концентрат вечного двигателя. Всегда бы так. Узрев приливающую к моему лицу энергию жизни, Колин воспряла вслед за мной и началось. Сначала меня немножко накормили и озвучили культурную программу. Меня ожидало: торжественный молебен в храме Светлого, церемония передачи ключа, венчание, праздничный бал и логическое завершение всего — брачная ночь. Произнося последнее, Колин так эзальтированно закатила глаза, что я чуточку струхнула. С этим выражением на лице меня затолкали в ванную…
…Вытащили из ванной, натертую таким количеством всего, что обоняние приказало долго жить. Затем ар Мур помахал надо мной какой-то растопыркой, похожей на массажер-антистресс для головы, и мокрый ком волос упал на спину гладким струящимся и совершенно сухим каскадом. А потом меня принялись вертеть, как куклу, купленную с большим набором сменной одежды, на которую тут же, вот прямо сейчас, нужно было все-все примерить. Начиная с нижнего белья.
У меня в крови гуляло столько эндорфинов, что ошалевшие переживания обо всем вчерашнем по-тихому забились в уголок, а неукротимая жажда деятельности вынудила всячески участвовать в творящемся безобразии.
К слову, платье, а это именно его с такими нервами пропихивали ко мне в комнаты, оказалось феерическим, даже если сбавить накал страстей, навеянный зельем. Это было что-то из тонких-претонких сплетенных в невообразимый ажурный узор белых и серебряных нитей, усеянных мириадами сверкающих алмазных искр. И никакого кринолина. Просто юбок оказалось столько, что он был не нужен. Гладкий корсет, украшенный по краю декольте такой же алмазной крошкой, держался на мне только за счет шнуровки. Волосы оставили, как есть, лишь закрепили на них драгоценную сеть с прозрачными нитями, и казалось, что это не камни, а поблескивающие в прядях бриллиантовые росинки. А потом всю эту красоту взяли и спрятали под шелковое жемчужно-серое… еще одно платье, оборудованное широким капюшоном и стянутое впереди тесьмой таким хитрым образом… Тут, как только мой взгляд упирался в тесьму, я начинала хихикать, потому что — дерни за веревочку, дверь и откроется. Впрочем, шнуровка начиналась чуть ниже линии декольте, и места для зрелищ хватало.