Железная дорога
Шрифт:
К полуночи к нему доставили его разоблачённого тестя и местного муллу — Обид-кори. Ёрмухаммад не сказал ни слова о родственных связях с Махсумом-Куллук-поччёй, и даже больше того — не стал его показывать Обиду-кори. Он лишь спросил муллу: как полагается поступить по Шариату, в случае если зарезаны двое невинных, а их отец, угнанный с отнятой скотиной, нашёл свою смерть в ущелье? Обид-кори задумался и на память процитировал Маргинони, правда, добавив, что кровь никогда не смывается кровью, скорее уж слезами…
— Напишите то, что сказано в «Хидае», — сказал сухо Ёрмухаммад, и когда Обид-кори кончил писать цитату, спросил: — Чем я могу вам помочь?
Обид-кори
— Пусть Аллах ведёт вас лишь по верному пути!
Ёрмухаммад не стал задерживать муллу, а приказал снарядить ему лошадь и охранника впридачу, но Обид-кори отказался от лишних хлопот. Родная земля, все его тут знают, — и пошёл пешком в свой кишлак, темневший в долине. Кишлак его темнел, темнел, темнел в долине…
А наутро на базаре, на самом людном месте, где восемь безусых мальчишек торговали лепёшками, да четверо стариков каймаком, обнаружили на подносе голову Махсума-Куллук-поччи с цитатой из «Праведного Пути» Бурханутдина Маргинони, намокшей и разбрякшей от всё еще сочащейся крови…
— О Аллах, почему Ты сделал Свою справедливость столь жестокой, а меня, а меня — невеждой, — шептал Обид-кори во время полдневной молитвы, когда он молился за всех — и правых и неправых, но более всего за запутавшихся, кто путаницей своих душ и стремлений пытается выправить узор, предначертанный Аллахом, предначертанный…
Да, жизнь сложилась так, и не иначе. Через неделю большевики выставили в назидание две отрезанные головы джигитов Ёрмухаммада — с постановлением революционного трибунала, приколотым к горлу жертв. Другие ответили тем, что в одну ночь вырезали по домам всё большевистское руководство Эски-Мооката: од однорукого чекиста Агабекова и до райкомовского мясника Кулдаша, продавшего за крупноголовую скотскую плоть свою веру. В ответ начался «красный террор», когда всё мужское население округи от двадцати и до сорока лет угнали на Крайний Север, как пособников, кто сумел — тот сбежал в горы к Ёрмухаммаду, кто не успел — того расстреляли, а заместо и во исполнение обязанностей мужского населения Мооката расквартировали здесь полк красноармейцев под предводительством татарина Чанышева.
… Урюк поспел во дворе — светлые, прозрачные шарики в листве, листве, листве. Вишня всё больше и больше темнела, невыносимо уже темнела, и дети не успевали её обрывать засветло. Ойимча варила варенья, и вместо сахара заливала фрукты вываркой виноградного сока, а ещё загустевшим сиропом тутовника. Сироп лился вязко и Ойимча, сидя у очага, водила шумовкой по казану вязко, вязко, медленно, вязко…
Обид-кори остался единственным грамотным узбеком в кишлаке. Одни ушли в Кашгар, других угнали на Север, третьи нашли кончину в горах и никто, никто не вернулся. Обид-кори остался единственным узбеком, когда Моокат объявили принадлежащим киргизам.
Его племянник Шир-Гази, женатый на киргизке Нороон, дочери шерстебрея Тоголока, как единственный грамотный киргиз долины, стал первым коренным сельсоветом. Семья Тоголока, сдающая шерсть алайских овец Советам, конечно же, испортила Шир-Гази, но ещё более его испортила сельсоветская власть. Теперь он стал красным и толстым, как брюхо, а голова его сзади напоминала стриженый курдюк овец его тестя. Лишь заделавшись сельсоветом, он переписал всё население Мооката киргизами и обложил его помимо советских налогов вдобавок родовой данью, и даже пытался заручиться при этом фетвой своего дяди, но Обид-кори прогнал его со двора как шайтана, а потому так и не стал последним признанным Советской властью киргизом Мооката. Так и остался Обид-кори последним
Между тем этот шайтан Шир-Гази делал с народом что хотел, да так, что его тесть — овцебрей Тоголок стал страшно завидовать своему зятьку, и однажды откровенно попросил того:
— Кляну тебя Лелин-Исталином, дай мне на 15 дней своё место, дай и я понаслаждаюсь властью!
Поначалу Шир-Гази не соглашался, но Тоголок подговорил свою дочь — красавицу Нороон, и через неделю этот красный шайтан собрал своих баранов на свой сельсовет и вынес революционное решение, что едет с проверкой по социалистическим джяйляу, а на время убытия оставляет вместо себя сельсоветом Тоголока Молдо-улы. Взамен 15 дней неистовства Тоголока, когда тот выбрил всё население Эски-Мооката, как собственных баранов, шайтан Шир-Гази получил отару небритых и откормленных овец в урочище Кок-бель, где и провёл эти мучительные полмесяца разлуки с Советской властью.
Но дети росли, несмотря ни на что, дети росли, как наливаются гроздья винограда, грозди винограда… Ойимча вышивала им томными летними днями поясные платки, медленно взмахивая своими лебедиными рукавами-рукавами, медленно взмахивая… Шёлковыми нитками она им вписывала в пояс собственные стихи, и дети заучивали их наизусть, как защиту от навета и дурного глаза.
Почему, почему жизнь сложилась так, а не иначе? И что такое это иначе? Есть ли оно на свете, или только придумано людьми? А может быть дано Аллахом это иначе для людского утешения? Покажется Ойимча, несущая полный сават винограда, винограда, покажется и исчезнет. И только пятнышки солнечного света между, на, под, вокруг листьев, листьев, листьев, остаются вместо её гроздей, её светлых воздушных гроздей.
Не на детей нашёл навет и дурной глаз, и слава Аллаху! А на Обида-кори. Дети всё бегали на базар, нося по праздникам куриные яйца для боя, и возвращался младший, названный Машрабом, всё время плача, — сын Соата-ростовщика разбивал все яйца, о которые ломались зубы своим яйцевидным камнем, найденным на Какыр-сае. И никто не мог доказать, что это камень, а не яйцо.
Да, припомнили Обиду-кори всё — и то, что он учился в рассаднике опиума для народа, и что участвовал в буржуазно-националистическом кокандском съезде, и то, что он не прекратил верить в своего Аллаха в эпоху воинствующего материализма. А ещё вменили ему предательство Родины и измену киргизскому народу. И кто бы, спрашивается, вменил ему всё это по 58 статье? Сын Кузи-кумалака Кукаш-пучук, которого Обид-кори выучил грамоте. Теперь этот зеленоглазый сартовский отпрыск, ставший киргизом-НКВДшником, допрашивал через день Обида-кори в областной тюрьме.
Ойимча несла полный сават винограда, светлые кисти, светлые грозди винограда, винограда, винограда, когда четверо милиционеров во главе с сельсоветом — его собственным племянником — Шир-Гази — забрали его из дому, как врага народа.
И дети были на базаре, и двор был пуст, и только пятна света, пятна света повсюду, и там, и тут, лежали на земле его двора, покрытого тенью листвы, листвы, листвы. Так плакала, так рыдала Ойимча из глубины дома, вынужденная скрыться от этих номахрамов [51] , её безъязыкий плач доносился ещё долго после ворот, как гроздь за гроздью, гроздь за гроздью…
51
нечестивцы