Железная дорога
Шрифт:
Между четвёртым и пятым предложением я почти воочию видела, как с высокого пьедестала слетает мой образ, отлитый в гипсе в виде бюста какой-то древнегреческой богини. После пятого предложения, проговариваемого на автомате, я внимательно смотрела на землю, ища место, где вяляются сотни безобразных осколков, на которые разлетелся Идеал моего ПэЧеэЛа.
— Только не ты! Этого не может быть! Ты слышишь, этого не может быть! Скажи, что ты пошутила! Женечка! Ты же не такая!
Лицо ПэЧеэЛа искажено неподдельным отчаяньем, мне его мучительно жаль:
— Какая не такая? Ты же хорошо знаешь
ПэЧеэЛ почти с ужасом смотрел на меня, потом бросив глухо: «Дрянь. Уйди», — повернулся и почти побежал от меня.
Моих сил хватило, чтобы дойти до конца сквера, пересечь двор, подняться на лифте на свой этаж, открыть, а потом закрыть за собой дверь квартиры, дойти до дивана, лечь и набросить на себя плед.
Дальше я помню только сменяющиеся картинки.
Ночь: по потолку мечутся безумные тени — то ли это ветер треплет облака за окном, то ли все страхи и ужасы собрались в комнате, и не приходится ждать ничего хорошего от такого сборища.
День: выясняется, что стены теперь сходятся к потоку под углом эдак градусов шестьдесят, а не девяносто, как им всегда полагалось.
Ночь: опять безумство теней, но теперь потолок стал значительно ниже.
День: потолок нависает надо мной, к тому же он не белоснежный как раньше, а противного розового цвета.
В один из дней, когда я начинаю опасаться, что стены, стоящие теперь под углом градусов в сорок пять могут завалиться и похоронить меня под собой, раздаётся непонятный звук. Я долго силюсь понять, что же он мне напоминает, и до меня доходит: это Добрый Дядя стоит за дверью, этот звук всегда бывает, когда он приходит. Какое счастье — уж он-то поставит стены на место.
Тяжело идти, когда пол всё время меняет наклон, меня бросает то в одну сторону, то в другую, я ударяюсь о стены, падаю, но боли нет — все плоскости стали мягкими и подвижными. Я добираюсь до входной двери, отодвигаю задвижку, открываю дверь и, конечно, обнаруживаю за ней Дидана.
— Наконец-то ты пришёл. — Говорю я и не узнаю своего голоса.
Последнее, что помню, это ужас, охвативший меня, когда я почувствовала, что от моего тела исходит отвратительный запах — и Добрый Дядя тоже его слышит!
В себя я пришла в больничной палате, возле моей кровати сидел Добрый Дядя и читал газету. Любуясь его таким родным лицом, я пыталась вспомнить, что же со мной произошло.
— Лет сто назад это назвали бы нервной горячкой, тогда это был довольно ходовой диагноз чувствительных барышень, — полушутливо объяснял позже доктор. — Сейчас такого заболевания у нас официально не значится, так что поставим что-нибудь вроде нейротоксического синдрома на фоне тяжёлого гриппа. Между прочим, если бы вы пролежали дома ещё несколько часов, мы уже не смогли бы вам помочь.
Я вспомнила о неумолимо сходящихся стенах и поняла, что доктор прав.
Как позже выяснилось, Доброго Дядю разыскала Саша. Она решилась на это после того, как я несколько дней не показывалась в институте, не отзывалась на телефонные звонки и не открывала дверь квартиры. Надо же — её бесчисленных звонков в дверь я не слышала, а стоило позвонить Дидану — пожалуйста.
Единственное, чего я не могла вспомнить, так это событие, приведшее к столь сильному нервному потрясению. Доктор, разбираясь в причинах болезни, после того, как он выпытал из меня, чем я занималась летом, пришёл к выводу, что это результат крайнего переутомления.
— Зачем же ты так, Женя? Я же оставил тебе денег. — Сокрушался Добрый Дядя.
Я боялась, что Дидан уйдёт, когда привезёт меня из больницы домой — невыносимо соскучилась по его ласкам. Он ухаживал за мной в больнице, переодевал на мне рубашки, и вначале мне это было приятно, но по мере выздоровления его прикосновения становились почти болезненными.
— Останешься? — Когда Дидан уложил меня в постель, спросила я, содрогаясь от мысли, что он может ответить отказом,.
— А как же твоя чистая любовь? — Он иронично, но улыбнулся, и это был обнадёживающий знак. Кажется, Дидан уже всё понял насчёт чистой любви, но ему хотелось, чтобы я назвала всё словами.
«Да, я погорячилась, захотев свободы от тебя — не нужна мне такая свобода. Да, один мальчик, однокурсник, признался мне в любви и сделал предложение руки и сердца. Да, на какой-то момент мне показалось, что это и есть настоящая любовь. Но прошло время, всё встало на свои места, и мне по-прежнему никто не нужен кроме моего милого, дорогого, единственного Доброго Дяди, желанного всеми клетками моего истощённого тяжёлой болезнью организма. Нет, у меня с тем мальчиком ничего не было, мы даже не поцеловались ни разу. Как ты вообще мог такое допустить! После тебя — разве это возможно? Глупости всё это и больше ничего. Сама себе беды наделала из-за своих фантазий. Да, ты правильно понял, просто я не хотела говорить при докторе, как сильно тосковала о тебе всё это время. Вспомни, когда скорая приехала, выяснилось, что у меня была температура почти сорок два градуса. Могла коагуляция чего-то там начаться. Тогда не началась, а сейчас, если ты сию же минуту же не разденешься и не заберёшься ко мне в постель... Ой, коагуляция уже начинается! Ты же на флоте служил, вас там учили за пятнадцать, кажется, секунд раздеваться. У тебя ровно пятнадцать секунд. Время пошло!».
Коагуляция оказалась серьёзной противницей, нам пришлось сражаться с ней почти до самого утра. Дидан отправился на работу не выспавшимся, но с чистой совестью — мы свернули таки голову гидре.
Впервые после возвращения из больницы я вышла на балкон полюбоваться любимым сквером, и сразу же во всех подробностях вспомнила нашу встречу с ПэЧеэЛом. Воспоминание не вызвало во мне ничего, кроме удивления: как могла я из-за глупой мальчишеской выходки дойти до того, что едва не умерла? Поразмышляв, я пришла к выводу, что Юркина «дрянь» стала последней каплей, переполнившей чашу моих страданий из-за разлуки с Диданом.
На следующий день, придя в институт, я во всеуслышание заявила:
— На первом курсе многие решили, что Дмитрий Данилович является моим отцом, а я никак этого не комментировала — не желала травмировать неокрепшие юные души. Теперь вы уже взросленькие, третьекурсники как-никак, поэтому объясняю, если кому-то интересно: он мой гражданский муж и любимый человек форевер. Если сей факт меня компрометирует, то учтите — я никому не навязываюсь в друзья, и не предлагаю создавать из меня девушку чьей-то мечты.