Железные бабочки
Шрифт:
– Подписывай!..
Никто не мог помочь мне в борьбе с его силой и грубостью. Я не думала, что Труда решится выступить против него, а остальные двое – его союзники. Я взглянула на бумагу, а он продолжал нависать надо мной, меня буквально подавляла его воля.
Насколько я могла понять, это был какой-то юридический документ. Но к чему он меня обяжет? Я знала, что не смогу сейчас сопротивляться. Он ещё сильней сжал мне руку, и у меня на глазах выступили слёзы от боли.
– Если вы сломаете мне кости, – я нашла в себе остатки мужества, – я вообще не смогу выполнить вашу волю.
Он
Но тут он что-то прорычал и повернулся ко мне. Глаза его стали не просто жестокими – это были глаза средневекового палача, наслаждающегося своей работой. Он поднял руку, собираясь нанести мне такой удар, от которого голова слетит с плеч или я потеряю сознание.
– Что это за глупость? – спросил он, и голос его напоминал рёв рассерженного зверя. – Это не ваше имя! – он помахал листом перед моими глазами. – Вы смеётесь надо мной – надо мной! Этого не будет, сука, безымянная шлюха, шлюхино отродье!
– Это моё имя. Я подписалась своим именем…
Пальцы его впились мне в плечо, врезались в плоть, он протащил меня вперёд и вверх, отбросив бумагу человеку в чёрном. Я увидела приближающийся кулак и не смогла увернуться. Последовал удар, потом такая боль, что я не подозревала о подобном, потом пустота.
Голова болела, что-то давило на неё, словно на мой бедный больной череп надели железное кольцо и теперь затягивали и затягивали его. Иногда боль становилась такой, острой, что я пыталась вернуться назад, туда, где вообще нет чувств. Но такого утешения мне не было дано.
Я не мыслила, я могла только чувствовать, а пытка всё продолжалась и продолжалась. Медленно я начала осознавать, что тело моё куда-то переносят, что я лежу не на неподвижной постели, а скорее на носилках, которые раскачивались и дрожали. Именно эти движения и вызывали у меня особенно острые приступы боли. Я пыталась попросить передышку, хотела, чтобы меня оставили в покое. Но не знаю, смогла ли издать хоть звук.
Меня как будто сковали в тесные колодки. Мне не позволят уйти. Несмотря на боль, окружающий мир постепенно начал проясняться. Меня не просто тащили на каком-то подвижном основании, но я чувствовала ветер, по крайней мере порывы воздуха время от времени касались моего больного лица. Наверное, эти прикосновения и вернули мне сознание.
Боль не проходила, избежать её я не могла. Но теперь я ощущала не только ноющую, страждущую плоть. Начало просыпаться сознание. Я лежала на постели в Кестерхофе, а потом… Ко мне возвращались подробности этой последней сцены. Документ, который принёс барон. Подписывай! Голос его снова прозвучал у меня в ушах, вызвал новый приступ головной боли.
Я подписала – тогда почему?.. Я вспомнила его кулак. Его гнев… на что? Я сделала, как мне было приказано. Мои дрожавшие пальцы как будто снова вывели имя…
«Амелия Харрач».
Моё имя… Я подписалась своим именем. Тогда почему?..
От резкого толчка голова моя повернулась набок. Последовала такая боль, что потеря сознания была воспринята как величайшая милость.
Холодно, как холодно! Мне казалось, что я лежу на снегу. Должно быть, я упала по пути с речной пристани. Я помнила, что там иногда наметает сугробы. Меня найдут… должны найти… мне так холодно… и голова болит… словно мозг промёрз насквозь. Холодно…
Но я больше не раскачивалась из стороны в сторону. Лежала неподвижно… как хорошо лежать неподвижно… даже на снегу. Скоро появится Джеймс… Он позовёт Рейфа, Питера, они отнесут меня в поместье. Придёт Летти с одеялами, приложит к моим ледяным ногам кувшин с горячей водой. Мне иногда снились такие странные сны. Но не нужно сейчас их вспоминать! Скоро я окажусь в безопасности, согреюсь в своей постели в поместье.
Я так никогда и не узнала, сколько времени я так засыпала и просыпалась снова. Звала ли я Джеймса, Летти, других, тех, кого знала с детства? Если и звала, то вряд ли кто-нибудь мог понять. А если и понял, то ничего не сделал. Мне не становилось тепло, никто не занимался моими ссадинами и ушибами.
Время от времени я приходила в себя от этой полужизни, открывала глаза и видела сумрак. Дважды кто-то приподнимал меня, вызывая волны боли в голове. Новую боль вызывал и жёсткий край чашки, которую прижимали к моим губам, а когда я открывала рот, чтобы возразить, туда лилась жидкость, так что я начинала давиться.
Но потом обнаруживала, что жидкость смягчает боль в горле и во рту, и начинала жадно пить. Открывала глаза, но от этого кружилась голова, и я не могла разглядеть, кто меня кормит.
– Труда?.. – прохрипела я однажды, вряд ли понимая, из каких глубин памяти извлекла это имя. – Летти?.. – но никто не ответил, меня снова опустили, и я лежала, раскачиваясь между этим миром и тем.
Но когда я пришла в себя в следующий раз, голова болела не так сильно, и я смогла открыть глаза, не теряя сознание. Я была вовсе не дома в поместье, где светлые стены и множество окон, в изобилии пропускающих солнце. И я снова начала складывать ускользающие воспоминания в одну картину.
Поместье… но я же уехала из поместья… Давно?.. Очень, очень давно… Для меня число дней, недель, месяцев сейчас ничего не значило. Потом была другая комната – с большой кроватью, с пологом, незнакомая… а потом ещё одна комната, а в ней…
Я словно повернула ключ в двери, закрывавшей большую часть памяти. Я вспомнила – Кестерхоф… приход барона! Но это совсем не та комната! Где я?
Я попыталась приподняться и обнаружила, что это усилие вызвало только лёгкое головокружение, однако сразу начала снова болеть голова. Даже поднять руку мне было трудно, будто это тяжёлое и длительное дело. Но вот я коснулась пальцами лица и тут же отдёрнула их. Подбородок распух, очень больно.
Продолжая ощупывать ушибы, я осмотрелась одними глазами, не поворачивая головы. Я была укрыта старым изношенным одеялом. Пахло пылью и затхлостью. Прямо передо мной стояла голая каменная стена без единого украшения, с прочной дверью с полосами полупроржавевшего металла.