Железный Совет
Шрифт:
– Думаешь, это с него все началось? Может, он сам кому-то подражает. Или вообще никто ничего не придумывал. Слышал, как оно обернулось? Люди используют их как лозунг. Они везде на слуху.
Ори все видел и слышал. Спирали, которые заканчивались нецензурной бранью в адрес парламента. Вопли «Спиралим на хрен!» при появлении милиции. Почему так случилось именно с этим знаком, а не с любым другим из тех, что годами пятнали городские стены?
Угол, в котором ютился старик, посерел от спиралей. Чернильные и карандашные, большие и маленькие, они пересекались под разными углами, а местами
Ори приходил девять ночей подряд. Он специально записался в ночную смену.
– Мне это необходимо, – сказал он Старой Вешалке. – Когда день настанет, я сделаю все, что мне велят, но до тех пор мне надо чем-то заняться.
Тороанцы хотя и не доверяли ему, но что-то вроде отпуска все же дали. Уходя от них, Ори то и дело останавливался – будто бы поправляя застежку ботинка – и, опершись о стену, оглядывался, не идет ли кто за ним. Он был уверен, что за ним следят – не Барон, так кто-нибудь другой, и стоит заговорить с человеком, который покажется подозрительным его товарищу по братству Быка, как Ори убьют. А может быть, никакой слежки и не было. Ори не понимал, значит он что-нибудь для своих товарищей или нет.
В «Загоне» Петрон Каррикос подарил ему сборник своих стихов, выпущенный в «Издательстве гибких» на средства автора.
– Давненько тебя не видно, Ори, – сказал он.
В его словах сквозила осторожность; видно было, что Петрона так и подмывает спросить: «Где ты был? Совсем пропал куда-то», – но он только угостил Ори стаканчиком граппы и стал рассказывать ему о своих планах. В руках он держал номер «Буйного бродяги» – прикрывал название, но газету не прятал, осмелев после недавних событий.
Ори прочел одно четверостишие вслух: «Из железа и дерева свой цветок ты бережешь для кого-то. Урок, упрек, каменный шок Собачьего болота».
Он кивнул.
Петрон рассказал Ори о Гибких: кто чем занят, кто куда подался, кто исчез.
– Самюэль свалил. Торгует барахлом в какой-то пошлой галерейке на Салакусских полях. – Он фыркнул. – Нельсон и Дровена по-прежнему в Шумных холмах. Там сейчас, конечно, все по-другому, ну, ты представляешь. Но мы выступаем везде, где можем, где собираются наши. В церквях, в залах собраний и прочих местах.
– И как же принимает Конвульсивных Новых народ?
Хождения в народ были краеугольным камнем второго Манифеста нувистов. В голосе Ори звучала насмешка.
– Замечательно, Ори. Просто замечательно.
Петрон рассказал, что, несмотря на запрет властей, рабочие военных заводов Дымной излучины и Большой петли провели подпольный конгресс профсоюзов, в котором участвовали и другие предприятия. Делегаты литейщиков, корабелов, красильщиков тайно встретились в Собачьем болоте, чтобы выработать совместные требования к парламенту.
– От Союза тоже выступали, – сказал он, и Ори кивнул.
«Треп, треп и еще раз треп», – вертелось у него на языке, но он смолчал.
В бесцельных блужданиях по городу, которые Петрон именовал перестройкой
– Что это, боги, что это? – кричал кто-то, и толпа колыхалась то вперед, то назад: люди бежали поглядеть, что случилось, и тут же бросались назад, огибая прилавки с книгами и побрякушками.
Возле шлюза на земле билась в конвульсиях женщина. Ее юбки измазались в грязи, волосы, будто черви, шевелились от разрядов статического электричества, которое пропитывало воздух. Увидев ее, люди замирали, потом делали рывок, словно хотели броситься к ней, схватить и оттащить подальше, но, заметив что-то в воздухе, отшатывались.
Все началось с жидкого, тошнотворного тумана, багрового, как свежий синяк, – впечатление было такое, будто под кожей мира расползлась огромная гематома. Воздух свернулся, как прокисшее молоко, частицы материи сгустились из ниоткуда, комья протухшего эфира сложились в силуэт, из покрытой струпьями пустоты и случайных теней возникло насекомое, которое покачивалось в пространстве, как марионетка на ниточке, то появляясь, то исчезая из виду, пока не стало ясно, что оно точно здесь: гнойного цвета, огромное, ростом с человека, с крючковатыми лапами. Это была оса с тонкой талией, широкой грудью, стеклянно блестевшей на свету, и торчавшим из брюшка жалом, которое сгибалось и разгибалось, точно манящий палец, источая жидкость.
Своим затейливым ртом оса почистила лапки, затем повертела уродливыми глазами-фасетками и уставилась на объятую ужасом толпу. Потом распрямила лапки одну за другой, вздрогнула и задвигалась, но не поползла, а качнулась вперед, как будто пошевелилась рука, державшая ее за нитку. Оса приближалась.
Женщина билась в припадке. Ее лицо почернело, дыхание остановилось. В передних рядах раздались хрипы, сипение. Упали еще двое. Мужчина и другая женщина колотились о землю, как эпилептики, брызгали блевотиной и слюной.
– Прочь с дороги!
Милиционеры. У ворот рынка. Они открыли огонь, звуки выстрелов стряхнули с толпы оцепенение, и люди с криком бросились врассыпную. Ори и Петрон пригнулись, но не побежали, а только отошли от чудища подальше и стали смотреть, как его расстреливает милиция.
Пули прошили его насквозь, раздался звон стекла и посуды. Женщина рядом с осой выхаркнула что-то и умерла. Оса дрыгала и сучила лапками в потоке налетавшего свинца, точно наживка в воде. Пули входили в жуткую плоть, оставляя на ней лишь рябь, некоторые вылетали с другой стороны, другие оставались внутри. Насекомое словно плясало в ружейном огне. Изо рта мертвой женщины текла черная жидкость, ее внутренности превратились в деготь.
Милицейский маг щелкнул пальцами и стал рисовать в воздухе таинственные знаки, от которых к осе тут же потянулись волокна плазмы, превращенные заклинаниями в сеть, но хищная тварь, все так же покачиваясь, прошла сквозь ее ячейки, скрылась на мгновение из виду, словно прикрытый веком глаз, потом полыхнул несвет – и тварь снова оказалась на месте, а сеть растаяла. Двое, ужаленные осой, лежали недвижно, а на лицах милиционеров появилась зловещая зеленоватая бледность, как от морской болезни.