Железом и кровью
Шрифт:
Лицо Избора посерело:
— Жуга, я тебя, конечно, уважаю, но не лезь туда, куда не следует. Много ты понимаешь в ратном деле!
— Не много, — примирительно ответил Исаев. — Но тут и слепому станет ясно, что та битва, — он тут же поправился: бойня… да, так и есть — бойня, это чудовищный просчёт…
— Перестань! Залесского я знаю давно. Не он один повинен в тех событиях. Стечение обстоятельств: кто-то поспешил, кто-то не понял, кто-то струсил… Сейчас легко судить, но тогда… Ладно! Хватит на эту тему говорить.
—
— Опять ты за своё! Я не для того тебя к себе приглашал.
— Ладно. Слушаю тебя.
— Я перебрасываю к Орешку со Святой Земли Красный полк со всем их добром.
— Да ты что, ведь…
— Я уже решил! Слушай дальше. Мне надо организовать всё по-тихому. Чтоб ни одна душа, понимаешь?
— Угу, — кивнул Жуга, подходя ближе.
— Есть варианты? Контрабандисты, например.
Исаев усмехнулся:
— Контрабандисты! Ну ты… Завтра о твоей переброске вся столица будет судачить.
— А кто?
— Гильдии…
— Кто? — Избор нахмурился. — Эти недоноски, возомнившие себя…
— Тихо-тихо. Ты уж слишком кипятишься. Сейчас, может, это пока не заметно, но гильдии — это наше будущее. Поверь.
Иверский аж зарычал:
— Терпеть не могу этих заносчивых индюков! И что они, согласятся?
Жуга не ответил, а снова хитро улыбнулся.
— Свои люди есть и там, — чуть погодя промурлыкал он. — Ты на гибберлингов уповаешь, а я…
— Гибберлинги, как разведчики — ребята не заменимые. Проныры, что надо!
— Кому кто друг! — пространно заметил Исаев.
Избор устало потёр глаза и сказал:
— И ещё нам нужен очень надёжный и неглупый человек.
— Зачем?
— Я, думаю, ты понимаешь, откуда у заговора ноги растут?
— Из Темноводья? — неуверенно спросил Жуга.
Но неуверенность эта была от растерянности. Иверский спросил таким тоном, словно хотел сказать, мол, ты Жуга ошибался.
— Да, из этого царства недоделанных Валиров. Каждый второй мнит себя наследником рода. Так вот, в крепости, как мне докладывают мои проныры, хранятся будущие планы мятежников и списки. Всё это надо достать. Очень надо, чтобы эту заразу на корню… слышишь, на корню!
— Списки?
— Угу. Гудимир Бельский каким-то непонятным образом заставил подписаться всех причастных к заговору.
— Кто в здравом уме станет подобное делать? Ведь если они достанутся врагам…
— Думаю, что списки, это своеобразная гарантия. Чтобы в трудной ситуации можно было шантажировать…
— Всё равно глупо, — проговорил Исаев. — Эти бумаги — такая непредсказуемая «коза»!
— Поэтому нужен верный толковый человек, который не побоится взяться за это дело. Кого порекомендуешь? Чарушу?
— Ты что! Ни в коем случае. Никто из моих помощников на подобное не согласится.
—
Ему вдруг на память пришёл тот первый случай, когда он заведомо отправил на гибель своих солдат. Ведь знал же и всё равно отправил.
Иверский сжал челюсти. Это воспоминание слишком часто стало всплывать в его памяти.
Он тогда был молодым сотником. Надо было задержать наступление, пока основные силы Лиги перебирались на противоположный берег через то проклятое болото. Он знал, что никто не вызовется добровольцем. На глаза попался тот щуплый длинный десятник… Как же его звали? Избор никак не мог вспомнить.
Он спокойно отдал приказ. Десятник смотрел на него так, будто думал, что это шутка.
— Выполнять, — рявкнул Избор.
Ему сразу вспомнились наставления отца, что следует сразу проявить твёрдость характера.
— Пусть знают, что ты не робкого десятка, — говорил он. — Надо — значит надо. Не миндальничай.
Вот и тогда Избор решился показать свой «крутой» нрав.
— Я… я, — растерянный десятник, казалось, сейчас заплачет.
Он был примерно такого же возраста, что и Иверский.
— Семья есть? — отчего-то спросил его Избор, хотя ему на самом деле было всё равно.
— Да… да… жена Алёна. Двое детишек… Маша и…
— Ясно, — натянуто улыбнулся Избор. — Ну ладно. Время не терпит.
Десятник пытался заглянуть в глаза Иверского, но тот пошёл на хитрость и деловито уставился на карту. Старые ветераны, стоявшие рядом с ним, смущённо опустили головы. Избор был уверен, что никто из них не желал вызваться добровольцем, хотя в душе жалели бедолагу десятника.
Да как же его звали? Вот память!
Конечно же его отряд погиб там… на болотах… Но Иверский тогда о своём решении нисколько не жалел: если надо пожертвовать малым, чтобы спасти большее, значит, следует так и поступить. Да и плохим тот десятник был солдатом, раз боялся умереть.
Избор усмехнулся сам себе. Тогда ему молодому казалось, что солдат не должен бояться смерти, ведь она итак ждёт всех, и он, воспитанный в семье, где все мужчины без исключения служили в войске Лиги, именно так и должен был размышлять. Для него умереть в бою было верхом благородства.
А что изменилось сейчас? Годы, опыт… вместе с ними и пришло понимание того, что людям присущ страх. Всем: и смелым, и трусливым. Верх благородства теперь — спасти жизнь, а не отдать её, даже за высокие идеалы.
Правда он сам всё ещё отправляет на смерть своих солдат, убеждая их, что они совершают великий подвиг, который «не забудется в веках». Во имя славного Тенсеса!
Слова. Пустые слова и пустая вера.
«Искра, дарующая бессмертие. Что-то за всю свою трудную жизнь, я ни разу не видел воскресшего или заново рождённого, — подумал Избор. — Пустая вера».