Железом и кровью
Шрифт:
Увидев меня, а главное то, что я внимательно слушаю разговор девушек, они разбежались по своим местам. Та, что повыше подбежала ко мне.
— Что желаете?
Господином назвать меня не решилась. Уж слишком просто я был одет.
— А что есть?
— Ну… ватрушки с творогом, пироги с ягодами и пироги с мёдом, ржаной…
— Каша есть? — перебил я, понимая, что повествование затянется надолго. — Давай её и ещё курицу…
— Курицы нет, есть гусь.
— Пускай. Яйца, свеклу с квасом и огурцами.
— Всё?
— Ну, иван-чая…
—
— Чего? — не понял я.
— Варенный жженый цикорий с молоком.
— Ладно, тащи. Да эту… ватрушку с творогом.
Позавтракать следовало бы основательно. А то кто его знает, когда мне ещё придется сегодня есть.
Пока ожидал, внимательно огляделся: здесь мне определенно нравилось. Всё сделано с умом и как-то… как-то по-домашнему, что ли.
На пороге выросла лохматая физиономия какого-то бродяги. Он перепугано огляделся и осторожно вошёл внутрь. Увидев, что к нему не бросились с кулаками, он чуть смелее прошёл ещё пару шагов и стал мяться, оглядываясь, куда бы податься бы дальше.
Тут из подклета выскочила моя девушка с разносом и живо всё расставила на скатерти.
— Кушайте на здоровье. Чуть позже я принесу цикорий и ватрушку… Э-э, ты опять припёрся!
Тут она кинулась к бродяге и чуть ли не взашей его вытолкала наружу. Постояльцы да посетители безразлично глядели на эту сцену, продолжая жевать.
Попрошайка весь сжался, словно ожидал удара по голове.
Я, как и все вокруг, поначалу безразлично смотрел на эту сцену, но через минуту по затравленному взгляду человека увидел всю безвыходность его положения Мне даже показалось (а, может, это просто моё воображение дорисовало), что я услышал его мысли, в которых он спрашивает то ли сам у себя, то ли у Святого Тенсеса, когда кончатся его страдания и он отправится в чистилище.
Бродяга медленно повернулся, стараясь не глядеть на людей и пошёл к выходу. Сейчас он стоял ко мне в профиль и я спокойно смог разглядеть всю гамму эмоций, разыгравшихся у него на лице. Ему хотелось зарыдать, как маленькому мальчику, которого только что отчитала злая скверная тётка за то, чего он не делал. Но, будучи уже взрослым мужчиной, он постарался сдержать нахлынувшие эмоции. Получилось это плохо. Но думается мне, он специально отвернулся ко всем спиной, чтобы не дать зевакам повод для насмешек.
— Постой! — крикнул я девушке, яростно размахивающей руками. — Чего он хочет?
Ответил бродяга:
— Да копеечку бы мне, — говорил он без надежды в голосе. — Кушать хочется…
— Да вы не смотрите на него! — бросилась между нами девушка. — Он тут постоянно попрошайничает. Иди в Городской Приказ, там сейчас каждому работу дадут. А то засел у ворот и деньги сшибаешь.
Человек снова осунулся, пряча голову в плечи, будто опасаясь, что его сейчас стукнут чем-то тяжелым, и опять поплёлся прочь. Сейчас он походил на дворовую собаку. Добродушную, слабую, но всё же ласковую. Такая два раза не просит, но и зла не помнит. Просто «всё понимает».
— Эй,
Негоже начинать день с нечестивых дел. Тем более что я для себя всё же решил отправиться в главный храм и причаститься.
Девушка демонстративно фыркнула и ушла прочь. Бродяга радостно подбежал ко мне и встал напротив. Ну, точно, собачёнка. Сейчас хвостиком замашет.
— Садись, ты же не столб. Как зовут-то?
— Вася. Вася Лыков.
Я протянул ему тарелку с кашей, а сам стал наворачивать яйца, да свеклу с квасом. Разломав гуся, я протянул его Васе.
Тот жадно застучал ложкой, запихивая себе в рот все, что было в тарелке.
— Чего же ты действительно на работу не наймёшься? — спросил я, когда Лыков немного насытился. — На больного не похож? Может, пьющий?
Вася пожал плечами, а лицо его сразу осунулось, глаза остекленели и чуть увлажнились.
— Да, видите ли… Я прошу прощения, а как вас зовут?
Разговаривал он, будто был бродячим мудрецом. На вид Лыкову было лет пятьдесят. Седая всклоченная борода, долгополая нестираная рубаха, залатанные штаны, на ногах плетёные лапти — всё это как-то противоречило его «возвышенной» натуре. А ещё сильным диссонансом из складывающейся картины выглядели его покрытые мозолями ладони.
— Бор.
— Видите ли, господин Бор, я резчик по камню. Примерно месяц назад прибыл по приглашению Городского Приказа для помощи в строительстве столицы. Но в порту меня ограбили, — голос Лыкова стал глуше и чуть задрожал. Он судорожно сглотнул, но взял себя в руки и продолжил: — Отняли даже инструмент, и почти голого и полуживого выбросили в канаву. Когда очнулся, то попытался, конечно, найти помощь… Да куда там! Стражники не захотели и слушать, а в Городском Приказе посчитали за пьяницу, пропившегося до последней рубашки, и выгнали вон. Вот теперь не могу ни выбраться отсюда, ни найти работу.
— Печально, — кинул я. — Что же за стражники такие…
— Извините, что вас перебиваю. Так я им даже указал на тех бандитов. А они меня сами чуть не побили.
— Знать, что-то имеют с тех грабителей.
Появилась девушка. Она несла две ватрушки и глиняную кружку.
— И моему товарищу тоже принесите, — кивнул я на Лыкова.
Она хотела снова фыркнуть, но, глянув на меня, побледнела и молча пошла вниз.
— Большое вам спасибо. Я лучше уже пойду.
— Да не торопись, Василий. Ведь ты же Василий?
— Не понял, извините.
— Ты же Василий, а не Вася. Да ещё резчик по камню, а не шваль подзаборная.
Лыков сглотнул, и глаза его опять увлажнились.
— Позавтракай как человек, — продолжал я. — Сколько надо, чтобы уехать отсюда?
— Да один серебряный… Но ведь дело не в этом даже, — Лыков вздохнул. — Инструмент жалко. Он был моим хлебом. Он мне ещё от отца достался.
— Вот что, Василий, получишь полтора серебрянника, если проведёшь меня по Новограду. Я тут впервые, кабы не заблудиться.