Жемчужина Авиньона
Шрифт:
— Мсье, — сказала она тихо, — я польщена тем, что вы изъявили желание стать моим рыцарем, но…
— У вас уже есть рыцарь, моя госпожа?
Она улыбнулась.
— Нет.
— Тогда я буду умолять вас, пока вы не сжалитесь надо мной, и ваше сердце смягчится.
— Я не могу запретить вам пытаться.
Он улыбнулся, как ребенок, этой маленькой победе, и вылез из воды.
— Вы долго были в Константинополе? — решила заговорить на более безопасную тему Катарина.
— Полтора года.
— А как долго вы пробыли в Святой Земле? Сражались ли вы за Эдессу? — раскладывая
Польщенный тем, что может быть ей чем-то полезен, Жофрей поспешил удовлетворить ее любопытство.
— Конечно, я знаю о Вунэ. Он — живая легенда, величайший из тамплиеров.
— Так вы знаете его?
— Нет, я не встречался с ним, так как он живет в Иерусалиме, а я ни разу не уезжал из Константинополя.
Катарина постаралась скрыть свое разочарование и начала расспрашивать молодого рыцаря о его приключениях. Как жаль, что он не встречал Хью, не знает, жив он или нет, болен или здоров. Она вежливо слушала рассказы Жофрея, пытаясь узнать еще что-то новое о том мире, который Хью описывал ей в своих письмах.
День клонился к вечеру, и когда она покинула покои рыцаря, замок кипел приготовлениями к ужину. Катарина шла по коридору, вдыхая запах жареного мяса. Она была голодна. Однако следовало переодеться, чтобы сесть за стол во всей своей красе. Вернувшись в свою комнату, она надела синюю юбку с подходящими по цвету кожаными туфлями. Поверх юбки была надета расшитая серебром туника с вышитыми на ней голубой и зеленой нитью сценами охоты.
Разделив волосы на две части, Катарина половину заплела в толстую косу, уложив ее вокруг головы наподобие короны, и заколола серебряной заколкой, украшенной огромным изумрудом и необработанными сапфирами. Оставшиеся волосы она распустила по плечам, позволив им спадать каскадом до пояса. Примерив, было вуаль, она все же не стала надевать ее. Достав из маленького сундучка массивную золотую цепь, она надела ее на шею. Теперь она чувствовала, что готова выйти к ужину. Голод вновь напомнил о себе, и она спустилась вниз.
Маргарита де Трай позаботилась, чтобы ужин был обильным и мог удовлетворить любой вкус. На столе было в достатке меда и пива, изысканный аромат источали запеченная говядина, дикие утки, свежая рыба и дюжина перепелов, зажаренных на вертеле. Были поданы и драгоценные деликатесы, привезенные рыцарями из Константинополя и преподнесенные ими хозяевам в благодарность за гостеприимство. Финики и засахаренный миндаль были сервированы в половинках свежесорванных, истекающих соком груш. Дымились огромные горшки с рисом, сваренным с имбирем и темной, пряной гвоздикой. Только что испеченный хлеб был еще горячим.
Пирожные с корицей и вино были поданы на десерт, тогда же перед гостями выступил и приглашенный менестрель. Он начал с комических куплетов, сопровождаемых акробатическими трюками и фокусами, а затем убавил звук своей мандолины и запел о героях крестовых походов. Он пел о красотах Константинополя и о странной, чужой тишине Святой Земли. Он пел о сражениях и о воинах, умирающих вдали от своих возлюбленных.
Катарина молча смотрела в серебряный кубок, наблюдая, как темный мед отражает дрожащий свет факелов, в изобилии горевших на стенах Большого Холла. Молодой рыцарь, сидевший рядом с ней, зачарованно следил за каждым ее движением, как влюбленный пастушок, но Катарина не замечала его, слушая грустный тенор менестреля.
В пустыне, солнцем опаленной,
Я долг свой выполню священный.
Вручив себя деснице Божьей,
Я жду того, что суждено.
Одну мечту в душе лелею —
Увидеть ту, что всех милее.
Крест на броне моей алеет,
А сердце, что болит под нею —
Лишь для тебя стучит оно.
Жофрей наклонился к ней, пытаясь коснуться ее руки, готовый вновь разразиться любовным признанием, но Катарина не стала ждать его излияний. Она быстро встала, сказав негромко:
— Боюсь, я слишком много съела сегодня. Прошу извинить меня, добрый рыцарь, но я вынуждена покинуть вас.
Жофрей вскочил на ноги, лоб его озабоченно нахмурился.
— Мадемуазель Катарина, если вам нехорошо, прошу вас оказать мне честь и позволить проводить вас в ваши покои. Женщины — такие слабые создания. Боюсь, я виноват, что не проследил за тем, как вы едите.
— Нет, нет, — покачала головой Катарина, — вы слишком добры. Просто день сегодня был слишком беспокойным, мне необходимо отдохнуть, и к утру все будет в порядке, — прежде чем он успел возразить, Катарина высвободила руку, которую тот крепко сжимал, и быстро пошла по направлению к лестнице. Скосив на полпути глаза, чтобы удостовериться, что не в меру пылкий рыцарь не последовал за ней, она поднялась по лестнице, но когда шум застолья затих в отдалении, девушка повернула в сторону, противоположную той, где находились ее покои.
Она совершенно не думала, куда идет, а ноги сами несли ее, пока Катарина не оказалась высоко на парапете центральной башни. Ночь была ясной и тихой, Катарина всей грудью вдохнула воздух, напоенный ароматами осеннего равноденствия. Зябко поежившись, она обхватила себя руками и запрокинула голову, позволяя ветерку пробежаться своими прохладными пальцами по лицу и шее. Ущербная луна низко висела в осеннем небе, освещая своим неверным светом белый камень Авиньонского замка.
Катарина подошла к одному из зубцов и оперлась на него. Внизу, между вековых сосен, серебряной лентой извивалась Рона. Она величаво несла свои воды после жаркого, засушливого лета, нисколько не напоминая ту ревущую, бурлящую водоворотами реку, какой она была каждую весну.
Мысли Катарины унеслись в недалекое будущее, к ожидающим ее переменам. Вскоре ей предстоит покинуть родной дом, она будет жить в новом месте, выйдет замуж, родит много детей и станет такой же, как ее мать — безмятежной и степенной. И в то же время Катарина чувствовала, что какие бы внешние перемены ни случились с ней, в глубине души она, подобно столь любимой ею Роне, останется такой же, как и сейчас, пылкой и обуреваемой страстями. Как странно, подумала она, что в этом меняющемся мире есть вещи, которые не меняются.