Жемчужина Авиньона
Шрифт:
Катарина тихонько постучала в комнату к Теренсу, но ответа не последовало, и она на цыпочках вошла туда. В комнате стояла мертвая тишина, горело всего несколько факелов, так как мать Катарины считала, что их едкий дым будет мешать больному.
Катарина тихонько подошла к постели и коснулась лба больного тыльной стороной ладони. Жар уменьшился, и девушка улыбнулась. Лихорадка пошла на убыль, значит, выздоровление будет теперь делом времени. Хотя опасность и не вполне еще миновала, Катарина знала, что в заботливых и умелых руках Маргариты Теренс обязательно поправится. Он был необычайно худ и изможден, но хороший
Она посмотрела на его руку. Повязки были свежие и чистые, а отсутствие запаха гниения говорило о том, что заражение остановлено. Повязка, которую наложила Маргарита, была огромной и закрывала руку от плеча до кисти.
Кто-то, возможно, ее мать, пододвинул тяжелое дубовое кресло к кровати больного, и, опустившись в него, Катарина оперлась подбородком на руку и стала наблюдать, как спит брат Хью. Он спал крепко, и Катарина порадовалась этому обстоятельству, хотя оно и означало, что она не сможет узнать ответа на интересующий ее вопрос. Что ж, это может подождать, а сейчас ей самой захотелось немного отдохнуть. Она не спала всю ночь, и ночь эта была насыщена самыми разными событиями. Только теперь она почувствовала, что безумно устала. Веки ее отяжелели, она потянулась и зевнула.
Уже в полусне она снова вспомнила об Адели. Не важно, подумала она, все равно ей надо уезжать в Страсбург и нет никакого смысла мечтать о том, чего не может быть. Но ведь до отъезда еще почти две недели. Она решила, что в течение этого времени будет просто наслаждаться обществом Хью. Они с Теренсом гостили в Авиньоне почти месяц во время первого своего визита, а воспоминаний об этом ей с лихвой хватило на четыре года. Память об этих двух неделях тоже останется в ней надолго, и она не собирается отказываться от радости, которую подарят ей эти четырнадцать дней.
Перед тем, как сон окончательно овладел ею, Катарина дала себе обещание. За эти две недели она не будет вспоминать о бароне, которому ей суждено посвятить остаток своей жизни. Она представит себе, что не существует ничего, кроме Хью, Теренса и Авиньона. Катарина улыбнулась и с этой приятной мыслью погрузилась в сон.
Хью проснулся от резкого стука в дверь. В первую секунду ему показалось, что он по-прежнему находится в Иерусалиме, затем в голове его прояснилось, и он понял, что лежит лицом вниз на кровати куда более мягкой, чем койка тамплиера, а запах дубовых поленьев, пылающих в очаге, окончательно заставил его вспомнить, где он. Снова послышался настойчивый стук, и Хью перевернулся на спину, с силой тряхнув головой, чтобы разогнать туман, стоящий перед глазами. Должно быть, это проклятые снадобья, подумал он и свесил ноги с постели. Стук в дверь повторился.
— Войдите! — раздраженно крикнул Хью.
Дверь скрипнула, и вошел слуга, прислуживавший ему за ужином. С опаской, поглядывая на Хью, он осторожно приблизился к столу. Запустив пальцы в волосы, Хью искоса взглянул на бедного малого. Тот, судя по всему, до сих по не оправился от испуга.
— Я смотрю, ты все-таки вернулся с едой для меня, — грозно сказал Хью и нахмурился. — Сколько времени тебе для этого потребовалось, часа четыре? Дай-ка посмотреть, что ты там принес.
Парень опустил голову и дрожащими руками поставил на стол серебряный поднос.
— Шесть часов, мой господин, — испуганно сказал он.
— Шесть часов? Наверное, тебе пришлось разбудить повара, чтобы он приготовил для меня какой-нибудь деликатес? Это, конечно, замечательно, я успел чертовски проголодаться, но следующий раз имей в виду, что я вполне могу обойтись ломтем или двумя поджаренного хлеба.
— Да, господин, — парень взглянул на Хью и, помедлив, продолжал: — но повар приготовил для вас нечто более сытное, чем кусок хлеба. Госпожа велела, чтобы животы ваши были набиты, как у двух фазанов, которых подают к праздничному столу.
Хью с сомнением посмотрел на него.
— Это госпожа Маргарита так сказала?
— Нет, мой господин, это слова госпожи Катарины.
— Госпожи Катарины?
— Да, слово в слово.
Хью подошел к столу и поднял серебряную крышку. Аппетитнейший запах ударил ему в ноздри, и рот его немедленно наполнился слюной. Перепел, начиненный айвой и яблоками, ломоть свежеиспеченного хлеба и чаша с очищенными грецкими орехами, фундуком, миндалем и арахисом радовали глаз. В большом кубке пенился грушевый сидр. Почувствовав, что проголодался, Хью одним глотком осушил бокал с сидром и ухватил горсть орехов.
— А где сейчас госпожа Катарина? — поинтересовался он.
Парень пожал плечами.
— Думаю, она спит, мой господин, — рука его, ставившая на стол кувшин со свежим молоком, замерла на полдороге. — Моя мать говорит, что такой ночи в замке не видывали лет сто. Всю ночь вся челядь была на ногах, всадники скакали во тьме, чтобы спасти вашего раненого брата, крестоносцы появлялись в лунном свете, подобно посланцам с того света, — он запнулся, испуганный, что обидел рыцаря, но, увидев, что тот занят едой, собрался, было продолжать.
Хью опередил его.
— Я уверен, отцу Готфриду будет интересно услышать о посланцах с того света.
Малый широко открыл глаза, не забыв, впрочем, закрыть при этом рот, и поспешил к двери.
— Могу я вернуться через час, чтобы убрать со стола, мой господин? — осторожно спросил он.
Хью кивнул, и слуга с облегчением скрылся за дверью. Хью откусил кусок сочного перепелиного мяса и намазал медом толстый кусок хлеба. Теперь, когда он был дома, во Франции, Хью никак не мог насытиться той пищей, которой был лишен все эти годы в Святой Земле. Вытерев рот рукой, он подошел к сундуку, стоящему в изголовье его кровати, взял с него небольшую дорожную кожаную сумку, которую всюду возил с собой, и достал из нее короткий кожаный камзол и шерстяные штаны. Быстро натянув все это, он надел широкий кожаный ремень и высокие черные сапоги. Пригладив пятерней волосы, он решил, что достаточно позаботился о своей внешности, вышел из комнаты и отправился к Теренсу.
Идя по длинным коридорам, ведущим в противоположное крыло, мыслями он вернулся к событиям минувшей ночи. Закрыв на секунду глаза, Хью почувствовал, как его окатила волна стыда и сожаления. Ну почему он всегда делает вещи, которые делать нельзя? Не было причин, и уж тем более не было прощения его безобразному поведению. Он был рыцарем-тамплиером и дал обет не прикасаться к женщине. Конечно, по возвращении домой он был бы освобожден от обета, так как не считался бы больше на службе у Балдуина, и мог жениться на Адели. Так должно было быть.